Сюда я пришел не один, а в составе группы иностранцев и представителей местной общественности, которая, побывав на открытии Арабского медицинского университета, по приглашению Мухаммеда посетила и его музей. Что касается университета, то по нашим масштабам это крупный медицинский институт с двумя факультетами: стоматологическим и общего профиля. Университет — в нем учится 1600 студентов — расположен в районе Эль-Хавари. Здесь же строится Центральная больница города на 1200 коек, где студенты будут проходить практику. Наша группа осмотрела комплекс красивых зданий, соединенных крытыми мраморными переходами. В честь открытия этого учебного заведения в нем экспонировалась выставка рисунков детей из 58 стран. Здесь были работы и наших детей: десять рисунков сделали ученики советской школы в Триполи, а десять других привезла делегация Армянской ССР, прибывшая в Триполи на проведение дней советско-ливийской дружбы.
Оставшись один, забредаю в комнату-кухню, где выставлены разновеликие печки, набор горшков для приготовления риса, амфоры различных размеров и форм, с ручками и без них. На большой, более метра высотой, тяжелой амфоре висит табличка: «Зир или хабия. Использовалась раньше для хранения воды, которую разносил варрад». В комнате на полу стоят: закопченная печка из глины для приготовления лепешек; металлический казанок; большой медный котел, поставленный на другой такого же размера, — оба называются одним именем «халля»; медный чайник; кофейник и небольшая «кастрюлька» с одной ручкой, предназначенная для варки турецкого кофе и называемая «джадва».
Мухаммед приводит в комнату трех молодых девушек. Тахани, Лейла и Зейнаб — сотрудницы ежемесячного общественно-литературного журнала «Арабская культура», издаваемого в Бенгази. В марте 1985 года Ливию посетила делегация от Союза писателей СССР, которая привезла вышедший у нас в этом же году сборник новелл ливийских прозаиков «Барабаны пустыни». Девушки знают об этом. Советские писатели посетили редакцию журнала, разговор шел о сотрудничестве, новых переводах, новых именах, которые появились на литературном горизонте Ливии.
Я уже знаю, что в музее находится так называемая комната молодой женщины, и уговариваю девушек пойти посмотреть ее вместе. Быстро отыскиваем комнату, и вот, перебивая друг друга, девушки дают мне пояснения, которые в общем виде можно передать так. Это — комната семьи среднего достатка 20 —30-х годов нашего века. Жених приводил сюда, в дом своего отца, невесту, и здесь она оставалась. Самое примечательное здесь — высокая, до полутора метров, широкая кровать, называемая «сидда». Кстати, этим же словом в Бенгази называют решетчатые шпалеры, по которым вьется виноградная лоза. Иными словами, сидда — нечто высокое, приподнятое над землей. А вот лестница, высота которой — около полутора метров. Она нужна для того, чтобы взобраться на кровать. Кровать металлическая. Скорее всего ее привезли итальянцы. На ней какие-то бронзовые завитки, набалдашники. У нас, говорят девушки, все было деревянное, в зависимости от достатка украшенное богатой резьбой или нет. Под высокой кроватью находится шкаф с резной дверью, имеющей ручку-кольцо и замок. В нем невеста хранила самое дорогое: золотые украшения, платья, ткани. Правда, есть еще и сундук. Его крышка и передняя часть отделаны полосками когда-то белой жести. (Кстати, в комнате-кухне, где я встретился с сотрудницами журнала, к стене приставлены крышки от сундуков, тоже с полосками ржавой жести.) Невеста приносила в дом мужа свое приданое в этом сундуке. На сундуке стоит несколько светильников. Лампа в виде летучей мыши с круглым закрытым стеклом называется «фа-нар», а наша обыкновенная керосиновая лампа именуется «фитиля». Два арабских слова, но абсолютно понятные для всех.
Желая еще воспользоваться знаниями своих любезных спутниц-гидов, приглашаю их в большой зал, где собирается группа, посетившая Арабский медицинский университет, и где будет дан небольшой концерт. Поскольку меня больше интересует этнографическая коллекция, то я лелею тайную мысль что-нибудь выяснить по дороге в зал.
Проходим мимо стены, на которой висит несколько десятков ножниц для стрижки овец, чуть-чуть притормаживаю около этого экспоната, и вот самая смелая, Лейла, начинает объяснять:
— У кочевников сезон стрижки овец был своего рода праздником. В одно место съезжались люди со всех оазисов, проводили соревнования на лучшего стригальщика. Процесс стрижки назывался «таджлим». Это слово сохранилось у нас и сегодня, — смеется Лейла. — Иногда девушку с неаккуратной прической называют «бинт муджалляма».
Доходим до фотографий, выставленных в большом зале, и, пока гости расставляют стулья и рассаживаются, я узнаю от своих спутниц, что большие круглые серьги, которые продеваются в отверстия, проделанные в ушной раковине, а не в мочке, называются «теклила», а в крылышке носа — «штаф». Этот обычай украшать себя таким образом получил распространение среди женщин в южных районах Ливии и был почти неизвестен на побережье. На одном из фото изображена смуглая, негроидного типа женщина с серьгой в носу, завернутая в легкую шелковую клетчатую ткань.
Среди замужних бедуинок был и другой обычай — делать татуировку на подбородке, на носу и на руках. Некоторые мужчины также украшали себя, но только в одном месте — на подбородке или на переносице. Правда, если у бедуина дети рождались слабые и болели, то татуировку наносили на висок. Но это делалось уже не с эстетическими целями, а для того, чтобы изгнать зло, поселившееся в самом человеке. На фотографии мы видим мужчину с татуировкой на переносице. Он закутан в белый шерстяной плащ, закрепляемый на груди. Я уже писал о том, что в Ливии такой плащ-накидка кустарного изготовления считается национальной мужской одеждой.
Наконец все расселись. Хозяин музея ведет себя скромно и сдержанно. Он пристроился где-то сзади. Молодой человек — я его видел среди студентов Арабского медицинского университета — «предоставляет слово сотруднику посольства Южного Йемена. Он говорит о том, что памятник арабской архитектуры город Шибам в долине Хадрамаута находится под угрозой разрушения. Небоскребы из глины могут исчезнуть, так как прошли дожди и вода подточила спекшуюся на солнце глину. Кстати, ЮНЕСКО тоже обратилась с призывом помочь Южному Йемену, у которого не хватает средств на то, чтобы одновременно строить новую жизнь и сохранять старые памятники.
Во время работы в Южном Йемене я бывал в Шибаме. Серая глыба 10 —12-этажных домов поднималась в долине и создавала какое-то нереальное впечатление волшебного города. Чудо хадрамаутской архитектуры на краю великой Аравийской пустыни! Неужели город погибнет?!
Небольшой концерт четверых студентов — один играет на инструменте типа банджо, другой на бубне и двое на барабанах — производит приятное впечатление. Гости постепенно расходятся, оставляя в толстой книге музея плату за вход — какую-либо пословицу на своем языке и ее перевод на арабский. Проводив гостей, хозяин подсаживается к нам.
— Долгое время я работал на телестудии в Триполи, и все цветные фотографии, которые вы видите, сделаны мной, — говорит Мухаммед. — В большинстве своем они, как вы заметили, посвящены народному быту, различным процессам труда. Это цирюльник за работой, а вот женщина просеивает зерно, другая прядет шерсть и т. д. Затем я стал собирать старые фотографии, потом начал коллекционировать предметы. У меня нет желания создавать музей, — повторяет он, — я просто хочу сохранить эти предметы для своего народа, хочу привлечь внимание молодых людей, нашей интеллигенции к нашему наследию, оживить культурную жизнь в Бенгази.
Звонит телефон, и Мухаммед снимает трубку. Старый, инкрустированный перламутром и разными породами дерева, в меру запыленный телефон оказался не экспонатом, а работающим аппаратом.
— Помещение, где мы находимся, — бывший цех фабрики мягкой мебели, — сообщает Мухаммед. — Я хозяин этой фабрики, и, когда она работала, весь получаемый доход я вкладывал в приобретение выставленных здесь вещей, скупал фотографии. Вот уже два года фабрика не работает, и добывать старые предметы стало труднее. Но я не падаю духом. У меня есть помощники. Интерес у жителей Бенгази уже проснулся и, надеюсь, не погаснет.