Часов около двенадцати профессор дописал последнюю страницу и прошел к себе в спальню, чтобы предаться вполне заслуженному отдыху. Улегшись в постель, он развернул газету и начал ее просматривать. Его уже начало клонить ко сну, как вдруг ему попалась на глаза и неожиданно привлекла его внимание иностранная фамилия «Ланжеволь» в заметке о колоссальном наследстве. Тщетно старался он припомнить, почему это имя показалось ему знакомым, но, сколько он ни напрягал намять, ничего не выходило. Отказавшись наконец от этих безуспешных попыток, профессор бросил газету в сторону, задул свечу и тут же захрапел. Но в силу какого-то странного физического процесса, на изучение и объяснение которого он когда-то и сам положил немало труда, фамилия Ланжеволь преследовала его и во сне и так неотступно, что, даже проснувшись утром, он поймал себя на том, что машинально повторяет ее.
И вдруг, когда он потянулся к ночному столику, чтобы взглянуть на свои карманные часы, его словно что-то осенило. Схватив валявшуюся на коврике у кровати газету, он несколько раз подряд прочел ту самую заметку, в которой вчера обратил внимание на фамилию Ланжеволь. Потирая себе лоб рукой, он изо всех сил напрягал память, силясь поймать какое-то мелькнувшее в его мозгу воспоминание, и вдруг, соскочив с постели и даже не накинув пестрого халата, бросился к камину и, сняв со стены старинную миниатюру, висевшую около зеркала, повернул ее и провел рукавом по пыльному, пожелтевшему картону.
Он не ошибся. На обратной стороне миниатюры виднелась выцветшая, полустертая от времени, но все же достаточно разборчивая надпись:
«Тереза Шульце, урожденная Ланжеволь».
В тот же вечер профессор Шульце отправился в Лондон.
Глава четвертая
РАЗДЕЛ
Шестого ноября в семь часов утра герр Шульце вышел из вагона на вокзале Чэринг-Кросс. В двенадцать часов дня он уже входил в дом номер девяносто три на Саутгемптон-роу. Большой зал конторы разделялся надвое невысокой деревянной перегородкой; по одну сторону ее находилось помещение клерков, но другую — приемная. Здесь стояло полдюжины стульев, черный крашеный стол, стенные полки, а на них бесчисленные ряды зеленых папок и адрес-календарь. Двое молодых людей мирно уписывали хлеб с сыром — излюбленный завтрак всей младшей судейской братии.
— Господа Биллоус, Грин и Шарп? — спросил профессор таким тоном, точно он требовал свой обед.
— Мистер Шарп у себя в кабинете. Ваша фамилия? По какому делу?
— Профессор Шульце из Иены. По делу Ланжеволь.
Молодой клерк повторил эти слова в резиновую слуховую трубку, раструб которой торчал из стены возле его стула, но, получив ответ в собственную ушную раковину, не решился огласить его, ибо он звучал примерно так:
— По делу Ланжеволь? Гоните к черту! Опять какой-нибудь сумасшедший пришел доказывать свои права.
— Солидный человек, — шепотом сказал клерк, приложив руку ко рту. — Неприятный господин, но, как видно, с положением.
— Он что, из Германии?
— Так он сказал.
В трубке послышался вздох и горестное:
— Ну хорошо. Пустите.
— Второй этаж, дверь прямо, — громко сказал клерк, показывая на лестницу в глубине комнаты.
Профессор поднялся на второй этаж и очутился перед обитой толстым войлоком дверью, на которой черными буквами на медной дощечке красовалась надпись: «Мистер Шарп».
Мистер Шарп сидел за большим столом красного дерева. Комната, именовавшаяся его кабинетом, была обставлена на казенный лад: устланный войлоком пол, стулья с кожаными спинками, картотека и полка с делами. Мистер Шарп слегка приподнялся навстречу посетителю и затем, следуя учтивому обычаю всех истинных чиновников, уткнулся с деловым видом в какую-то папку и по меньшей мере пять минут перелистывал лежащие перед ним бумаги.
Наконец он повернулся к профессору Шульце, который молча сидел в кресле против него, и сухо сказал:
— Прошу вас, сударь, изложите мне ваше дело, и как можно короче. Я очень занят и могу вам уделить всего лишь несколько минут.
Профессор слегка усмехнулся, явно давая понять, что его отнюдь не смущает этот холодный прием.
— Может быть, вы найдете возможным уделить мне еще несколько лишних минут, когда узнаете причину моего посещения, — сказал он.
— Я вас слушаю, сударь.
