Пронзительно-синие, ярко-зелёные, шоколадно-карие — слишком сочные, слишком красочные эпитеты для глаз моих подопечных. У этого — глаза грязно-голубые, блеклые, как у дохлой рыбы.
— Пройдите к красной отметке на полу и повернитесь ко мне лицом, — голос совсем охрип. Снова придется пить то адское пойло, что наш Живодер зовет зельем от простуды.
— Пожалуйста, дайте мне попрощаться с дочерью! — заскулил ноль-ноль-четыре-три. Мутные крупные капли стекали из его глаз и путались в неряшливой седой бороде.
— Не положено, — ответил я, чувствуя лопатками нарастающий холод.
— Вы должны мне позволить! Она никогда не видела моего лица, прошу! Пусть она хотя бы знает, как выглядит её отец! Умоляю!
Если бы он не был таким ублюдком, то мог бы сам растить свою дочь. Но тридцать магов, умершие в том ограблении ювелирной лавки, подтвердили бы, что он — ублюдок. Хорошо, что он не встретится с ними Там.
— Патронус, — перед моими глазами возник образ Гермионы с небрежно собранными в высокий хвост пушистыми волосами, готовящей грог на тесной кухне Норы, восторженно скачущий по гостиной с разномастной мебелью Рон, сжимающий новую метлу, как самое дорогое сокровище, миссис Уизли, протягивающая мне бордовый свитер…
Из палочки появилась светящаяся фигура оленя.
Привет, Сохатый.
— Нет, нет, лучше убейте меня! — Ноль-ноль-четыре-три захрипел и упал на пол, прикрыв голову руками.
Как будто от дементора можно защититься, просто сказав: «Я в домике».
— Герберт Уэзер, вы приговариваетесь к казни за преднамеренное массовое убийство. Приговор исполнит дементор номер ноль-тринадцать.
Наручные часы показали ровно одиннадцать утра. Прямо сейчас в той чудесной пекарне на углу возле дома румяная Нэнси выносила поднос со свежей выпечкой…
— Не-е-ет! Твари, вы все сдохните тут! Мрази! Ублюдки!
Стальная заиндевевшая дверь была тяжелой, словно весила тонну. Сохатый вился вокруг меня, не давая холоду и отчаянию проникнуть под мой утепленный черный сюртук.
— Даю разрешение на казнь, — говорил я четко и твердо, сжав в руке ледяной, потрескавшийся от старости амулет в виде глаза без зрачка.
Амулет сработал, и ноль-ноль-тринадцать подлетел к заключённому.
— Суки! Нет, нет, нет! Мама…
Его хрипы ввинтились в уши, которые я никогда не затыкал. Я всегда должен был слышать их, чтобы не забывать, кем стал.
За пару лет работы на этой жуткой должности я заметил: сколь бы ни был порочен и безумен заключенный, в самом конце он вспомнит именно мать. Не отца и не возлюбленную, а маму.
Транспортировать тело обратно в камеру намного хуже, чем вести ещё мыслящего волшебника на казнь. Отчего-то меня пугали пустые блеклые глаза, слепо устремленные в пространство.
В такие моменты становилось страшно до дрожи. Всё, что мы тут делаем, — это кормим адских тварей бессмертными душами своих сбившихся с пути собратьев, лишая их шанса на вечность. Смерть могла бы подарить им очищение и возможность начать всё с чистого листа. Герберт Уэзер убил тридцать человек, обрушив потолок ювелирной лавки бомбардой. Заслужил ли он второй шанс? Может, и заслужил. Только вот если мы не будем кормить дементоров душами, они разлетятся по всей стране, и начнется ад. Никто не знал, откуда они появились и как загнать их обратно в ту бездну, из которой они пришли. В узде их держала только сделка, заключенная в стародавние времена.
С каждым днем в этой крепости смерти я становился все отстраненнее от внешнего мира и холоднее. Ведь прощения просить было не у кого — никто из них не слышал меня там, за гранью.
— Гарри, опять в облаках витаешь? Хватит думать о высоком, там новеньких привезли. Накрыли ту банду из Корнуолла, представляешь?
Я кивнул Джонсону и пошел принимать новобранцев. По рангу мне не положено заниматься подобной работой, но никто не хотел мне что-то запрещать и тыкать в лицо уставом. Я уверен, половина служащих считали меня пафосным конченным идиотом, но все молчали. Только Джонсон понимал, почему я это делаю.
В этом году у нас полный аншлаг: Амбридж издала декрет о денежном вознаграждении граждан, дающих надежные свидетельские показания о преступниках. Обнищавшие в пору кризиса британские волшебники восприняли этот декрет как спасение семей от голода.
Я пришёл сюда три года назад по просьбе Кингсли Бруствера — моего прошлого начальника в Аврорате. Ему нужен был свой надежный человек, который не станет закрывать глаза на садизм и превышение полномочий в тюрьме. И пусть я мёрзну каждый день в этом продуваемом всеми ветрами каменном склепе, пусть мне приходится снова и снова смотреть в неживые глаза, утратившие огонь, зато знаю, что тут я могу приносить реальную пользу, а не бегать по всей Британии в поисках очередного неугодного министерству «экстремиста».
Аврорат под натиском Амбридж и её «приближённых» превратился в помойку.
Иногда мне жалко, что Волдеморт самоубился об мой лоб в далёком восемьдесят первом. Может, окажись он бессмертным, как любил утверждать профессор Дамблдор, пока был жив, он бы хорошенько проредил эту грядку с казнокрадами всех мастей, разваливших экономику к чертям.
Банда из Корнуолла, наводившая страх на волшебников третий год подряд, выглядела слишком молодо и потрепанно для «банды».
— Пирс, сколько им лет? — спросил я у приемщика, понизив голос.
Он горько улыбнулся и покачал головой. Его соломенные волосы подлетели вверх от резкого сквозняка, ворвавшегося в щель между рамой окна и стеной.
— Самому старшему — двадцать три. А младшему — шестнадцать.
Перед глазами возникло лицо Тедди Люпина: подвижное, с милыми ямочками на щеках. Ему сейчас тоже шестнадцать. Я подарил ему новую гоночную метлу неделю назад, а он рассказал мне по секрету, что целовался с лучшим другом. Я не стал говорить Ремусу и Тонкс. В резервации для темных существ такие пустяки, как поцелуй с другом, кажутся ничего не значащим явлением. На фоне ежегодных зачисток министерства для уменьшения популяции, например.
В коридорах Азкабана всегда не хватало света. Что бы я ни изобретал, его всегда мало. Это меня раздражало, я и так плохо видел, даже в очках, и недостаток света ситуацию никак не улучшал. Каждый шаг эхом разносился по лабиринту коридоров, сзади шептались «отъявленные» бандиты. Интересно, как их поймали? Они же воровали свиней и коров у фермеров.
Слышу краем уха:
— Это Гарри Поттер?
— Какая разница, хоть Мордред рогатый! Мы тут умрем, Барри!
Узнаю подробности их дела прямо сегодня. Я не хотел, чтобы дети мучились больше необходимого.
Для того я и здесь. Никто больше не повторит судьбу моего крёстного. Больше двадцати лет прошло, а в это проклятое страшное место все так же легко попасть любому невинному волшебнику, а виновному — получить несравнимо большую боль, чем он заслуживает.
***
— Мистер Поттер! Филлипс умер, вы — новый надзиратель Азкабана! — у Пирса глаза яркие и насыщенные, как дорогой коньяк, а улыбка — солнечный свет из-за занавески по утру. Этому мальчишке тут не место.
Прячу свою горькую улыбку и принимаю поздравления. Наконец-то этот мерзавец отправился к праотцам. Хотя он как раз заслуживал поцелуя дементора больше всех остальных.
Если бы Дамблдор дожил до этого дня, я бы посмотрел в его глаза и спросил: стоил ли ваш отказ от власти — этого? Вы были единственной альтернативой Фаджу и его протеже Амбридж, и вы отказались от министерского кресла. Посмотрите теперь вокруг, дорогой директор.
Но Дамблдор умер от странного проклятия, поразившего его руку, когда мне было шестнадцать. А убеленный сединами Фадж передал пост мерзкой жабе Амбридж, которая развалила всё, до чего смогла дотянуться. Если бы не остатки Ордена феникса, хоть как-то пытающиеся навести порядок во власти, я бы не занял эту должность.
Теперь я должен быть очень осторожным.
В кабинете Филлипса пахло старыми мокрыми тряпками и редькой. Я кинул очищающее одно за одним, но ничего не помогло, казалось, что лучше сжечь этот кабинет.