«Я в точке, Грюм мёртв», — вдруг появилось на странице, и мы все облегченно выдохнули.
«Заключенных осталось пятеро, двое из них сильно ранены, остальные все мертвы, ждите новостей».
— Я одновременно рада и не рада, — выразила Гермиона наше общее мнение.
— Он был отличным бойцом и не зря прожил свою жизнь. Он умер достойно, — покачал я головой. — Многие могут только мечтать о такой смерти.
Пора было прерывать бой у ворот, скорбеть было некогда.
***
Вестей от Кингсли не было, и все начали волноваться. Эйфория от небольшой победы быстро прошла и наступило томительное ожидание.
У дневника постоянно кто-то дежурил, чтобы быстро передать новости. Иногда и я сидел, глядя на пустую страницу.
Осада вышла на новый уровень — число красных увеличилось до двухсот. Амбридж желала нас выкурить до того, как придет подмога, и я боялся, что она бросила все силы на поиски Кингсли.
И его молчание лишь разжигало мою тревогу.
— Надзиратель, сэр. — Стив теперь всегда ошивался где-то рядом со мной, видимо, чувствуя вину за то, что сразу не спас. — Еда кончается. Не думаю, что за оставшуюся неделю Кингсли сможет что-то сделать.
Я скрипнул зубами.
Если бы Кингсли ответил через пару дней, как ушел, мы бы потерпели, ведь была бы надежда. Но пока что…
Запасы стремительно таяли, и я видел только один выход.
— Урезать порции вдвое, осужденных на пожизненное кормить раз в день, — распорядился я. — Пока что ждем ответа Кингсли. Если послезавтра на рассвете он ничего не напишет, тогда я дам дальнейшие распоряжения.
— Хорошо, надзиратель, сэр. — Стив ушел, оставив меня с тягостными мыслями наедине.
Патрульных и обслуживающего персонала в замке было двадцать два человека. Каждый из них был на нашей стороне, но толку от этого было мало, и будь они нашими пленниками, я бы просто выпустил их, дал бы им присоединиться к войску Амбридж. Но они были с нами, и их нужно было кормить, как и Орден, как и полтысячи заключенных.
— Он напишет, напишет, напишет, — повторял я как мантру.
Но на следующее утро Кингсли тоже не написал.
Я не мог усидеть на месте весь день. Я гулял по этажам, расспрашивал заключенных о том, о сем, и беспрестанно проверял пустой дневник.
Что же с ним случилось? Жив ли он? Нужно было поставить на него маячок, как же я не догадался.
Я не заметил, как оказался на этаже пожизненных заключенных. Большинство из них спали — с такими скудными порциями сон после обеда стал обязательно-принудительным мероприятием. Я застыл у камеры осужденной на пожизненное ведьмы: на воле она занималась черной магией, делала амулеты из нерожденных детей. А чтобы не искать женщин, желающих сделать аборт, она выискивала беременных и устраивала им принудительный, не обращая особого внимания на срок.
Власти не посчитали нерожденных младенцев полноценными членами магического сообщества, поэтому к поцелую её не приговаривали, а пожизненный срок дали за сам факт использования черной магии.
Она не спала, просто пялилась на меня и улыбалась слегка сумасшедше. Я посмотрел в её невыразительные, блеклые глаза, но не увидел в них ничего.
С этого этажа я буквально сбежал.
Вечером страницы дневника оставались все так же пусты.
— Что же делать? — прошептала Гермиона, запустив руку в давно немытые лохматые волосы. — Мне кажется, его поймали, Гарри. Уже неделя прошла!
— Я дал ему время до рассвета, — сухо ответил я, напрягаясь. — Не беспокойся, я знаю, что делать.
Нам тоже было необходимо время, за которое я планировал освободить заключенных с небольшими сроками, раздать им палочки и организовать из них боевые отряды. Так или иначе, а мы прорвемся с острова, я обещал Тому вернуться, я обещал друзьям спасти их.
— В последнее время ты так изменился, Гарри, — прошептала она обескровленными губами. — Ты не советуешься с нами, ты стал таким холодным и отстраненным…
— Я взял на себя ответственность вытащить вас отсюда, вернуть к детям, и я это сделаю, Гермиона. — Я твердо посмотрел в её обеспокоенные глаза с полопавшимися капиллярами. — Всё, что я делаю, будет только на моей совести. Пусть даже ты меня возненавидишь.
Она вдруг обняла меня, уткнувшись лицом в грудь, и тихо заплакала.
— Я никогда не буду тебя ненавидеть, Гарри.
Я стиснул зубы и обнял её в ответ, гася желание разрыдаться следом за ней.
Именно в этот момент я осознал, что всегда любил её, но как сестру. То, что казалось мне влюбленностью парня в девушку, было просто отчаянной жаждой иметь рядом семью и буйством гормонов.
Пока не встретил Тома, я не знал, что такое любовь и страсть: безотчетная, глупая, игнорирующая всякую логику, яркая, волнительная и желанная. Мы с Гермионой вполне могли бы пожениться и прожить душа в душу всю жизнь, и все равно я бы слетел с катушек, встретив Тома. Такое бывает только раз в жизни и не имеет отношения к «нормальным отношениям».
— Спасибо, Гермиона, — прошептал я в её волосы. — Вы с Роном — моя семья. Я не подведу вас.
Она осталась со мной в дежурной: свернулась калачиком на софе для отдыха и заснула. А я сидел в кресле за столом и напряженно смотрел на пустые страницы.
Час ночи.
Три часа ночи.
Четыре.
Пять.
Скоро рассвет.
С каждым тиканьем секундной стрелки я чувствовал, как холодеют руки. В пять тридцать я достал из картотеки дела пожизненно осужденных и начал просматривать их одно за другим.
Убийцы, некроманты, черные маги — отбросы общества, монстры, не заслуживающие жизни. Но она была у них, они распорядились ею сами и сделали неправильный выбор в силу тех или иных причин. Может, кого-то били в детстве, издевались, обзывали и травили. Может, кто-то стал свидетелем таких же ужасов и решил, что будет поступать так же. Но как отделить их от тех, для кого насилие — это удовольствие или просто легкий способ заработать? Кто с рождения был таким? И имел ли я право вообще размышлять об этом, ведь все равно так или иначе они все оказались в тюрьме.
«Убил жену и её любовника проклятием гниения заживо».
«Размозжил молотком голову своим родителям-магглам».
«Пытала мужа Круциатусом до тех пор, пока он не сошел с ума».
Мерлин, сколько же убийств происходит в семьях! Профессиональных убийц и бандитов и то меньше. Мужья, жены, дети, родители — все убивали друг друга. Я представлял, как тётя Петунья берет кухонный топорик для разделки мяса и начинает рубить им череп жрущего, как не в себя, дяди Вернона.
Клянусь, когда он обнимал её, весь изляпанный соусом, мне казалось, что это желание было просто написано у неё на лице.
Я никогда не понимал, почему люди, которые раздражают друг друга, продолжают жить вместе. Что это? Привычка, давление общества, желание дать ребёнку «полноценную семью»?
Последнее упрямо опровергала голая статистика: дети в таких семьях видели лишь ссоры, крики не уважающих друг друга родителей, а порой и побои, драки и оскорбления. Какими вырастут эти дети? Несчастные и травмированные, они несут эту разрушительную модель семьи дальше по жизни.
И кто-то из них окажется в Азкабане за убийство супруга.
Стрелка мерно тикала, в комнате посветлело.
Я выглянул в окно и увидел солнечный диск, лениво выползающий из-за водной глади.
Время вышло.
Я поправил на Гермионе одеяло, провел рукой по её щеке и вышел из дежурной.
***
— Надзиратель! Что-то случилось? — Наш повар всполошился, увидев меня в проеме кухни.
Мы не использовали домовых эльфов — они просто не могли находиться рядом с дементорами, сходили с ума за несколько месяцев.
— Нет, нет, сегодня я решил навестить верхний этаж с заключенными, давно с ними не болтал, — улыбнулся ему я. — Ещё не загрузил тележки?
— Ох, вот оно что, — улыбнулся в ответ повар. — Вы слишком добрый человек, надзиратель. Две готовы, можете начинать. Порции вдвое меньше, как вы и просили! Вы уж объясните им, почему мы так сделали, иначе начнут роптать.