— Спасибо, я не голоден, — вяло ответил я, приманив плед с пола. — Не беспокойся, у меня все будет хорошо, я просто должен немного побыть сумасбродным отшельником.
— Мерлин… — Гермиона покачала головой и поправила на мне плед. — Поспи. Опять болтаешь невесть что из-за недосыпа.
А я вовсе не из-за недосыпа это говорил. Я всегда таким был, просто никогда не озвучивал вслух свои мысли.
— У меня тонкая душевная организация, — хмыкнул я и тут же уснул.
И тогда мне приснился странный сон. Я увидел себя, бредущего по скалистому берегу острова Азкабана в сторону Драконова Клыка. Сюртук мешком сидел на моем исхудавшем теле, ноги еле двигались, спина горбилась, давно нестриженные волосы разлетались от порывов ветра и лезли в рот. Я поднялся на обрыв и бросил тело заключенного в серой похоронной мантии в Пасть Дементора, а затем прыгнул следом.
Вода забила легкие, обжигающе ледяная, соленая, черная. Свет в глазах стремительно гас, и я испытывал счастье.
Я резко открыл глаза, но не увидел потолка, словно до сих пор находился в черной ледяной бездне. Мне стало так страшно, что я закричал.
Я не хотел умирать! Я столько всего пережил, для чего было всё это?
Крик эхом разнесся по гостиной. Я забарахтался и свалился со своего дивана, больно ударившись копчиком.
— Ма-а-а!!! — заорал Азкабан и впился когтями в мою руку.
Сердце, бешено колотящееся в груди, начало успокаиваться.
Я не умер. Я просто уснул в гостиной на диване. Немного привыкшие к темноте глаза различили контуры мебели, проемы окон и дверей, очертания потухшего камина.
— Тш-ш-ш, не бойся, Азкабан. — Я вцепился в книззла и погладил его мягкую шерсть. — Все хорошо. Мы с тобой живы и здоровы. Мы со всем справимся, правда?
И вот так, сидя на полу в непроглядной тьме, с мурчащим книззлом на руках, я осознал, что Гермиона была права, как и всегда. Я хоронил себя заживо, а дом был моим склепом.
— Мра-а, — ответил Азкабан и потерся лобастой головой о мою шею.
Я чувствовал словно наяву, как вода забивает легкие. Этот сон был слишком реалистичным для обычного кошмара.
Вот тогда я впервые осознал, что мне действительно пора жить своей жизнью или пора начать проживать свою жизнь.
— Гарри, ты слышишь меня? — вырвал меня из воспоминаний голос Колина.
Я тряхнул головой и сделал вид, что все это время внимательно его слушал.
— Да, да, — улыбнулся я.
Он поджал губы и недовольно посмотрел на раскрытую газету, и я осознал, что просто сидел и пялился на колдофото советника.
— Куда пойдем в выходные? — судя по всему, он повторял этот вопрос уже не первый раз.
— Не знаю. — Я пожал плечами. — Ты решай.
Он смотрел мне в лицо не моргая, словно желал отыскать что-то очень важное и не находил этого.
— Тогда, может, поиграем в квиддич? Уизли и Томас давно хотели.
— Ага, давай. — Я вновь пожал плечами и вернулся к газете, неимоверным усилием воли заставив себя перевернуть страницу.
Колин постоял несколько мгновений и ушёл в спальню.
Мы с Колином встретились на рождественском приёме, куда меня под угрозой смерти затащила Гермиона. Колин был очарователен и настойчив, а я — пьян и одинок. Мы провели вместе ночь, а наутро он сварил мне кофе. Я не знаю почему мы начали встречаться. Возможно, я пытался «жить своей жизнью», а Колин гнался за мечтой своей юности.
И, кажется, мы оба потерпели фиаско.
Сегодняшний вечер давно стал устоявшейся традицией, а Колин начинал возвращаться с работы все позже.
Я искренне пытался полюбить его, он нравился мне, по-настоящему нравился. Но тогда, полгода назад в Министерстве, Том как будто забрал с собой половину моего сердца, и теперь я чувствовал словно в полсилы.
Но с Колином было хорошо. Он не требовал к себе постоянного внимания, не ругался на меня из-за того, что я день за днем чахну над своей рукописью в домашних трениках и майке, торчу в омуте памяти, не заставлял найти «настоящую» работу и не донимал жалобами на отсутствие романтики. Он старался сделать так, чтобы мне было комфортно, и у него это великолепно получалось. Я даже не понял, в какой момент просыпаться рядом с ним стало чем-то привычным.
Жизнь начала налаживаться.
И только глубоко в душе, лежа ночью в темноте и слушая тихое сопение Колина, я понимал, что просто отнимаю у него время, которое он мог бы потратить на кого-то, кто по-настоящему полюбит его.
***
На следующее утро, дождавшись ухода Колина на работу, я отправился в гости к Уизли. Я не был у них с начала лета и успел соскучиться, да и хотелось как-то развеяться.
Рон обнаружился во дворе. Оказалось, он хотел взять у Молли нескольких кур для разведения и мастерил им курятник. Про себя я ему посочувствовал, ведь человек, который строит курятник, прекрасно зная, что его жена не выносит домашнее хозяйство и все производные запахи, явно хорошо не закончит.
— Гарри! Помоги мне сделать жердочки, у меня эти палки постоянно ломаются!
Я посмотрел, как от взмаха его палочки жерди подлетают на метр всей кучей и бьются о стену, и развеселился.
— Как в той поговорке «заставь аврора чинить мостовую, и на её месте появится озеро», — хмыкнул я, доставая свою палочку.
— Очень смешно, — буркнул друг, пиная сломавшуюся в очередной раз жердь. — Гермиона говорит, что тонкое искусство чар мне недоступно из-за моего темперамента.
— Не говорить же ей, что ты просто бездарь, вы же женаты, — засмеялся я.
Препираясь, мы принялись за работу. Тонкое искусство чар было мне подвластно, но я из озорства заставил Рона махать молотком, как обычный маггл. Он громко ругался, промахивался и бил молотком по пальцам, и получившаяся в итоге кривая жердочка развалилась от легкого толчка и упала прямо мне на голову. Я давно так не смеялся.
— Просто хочу убедиться, ты же в курсе, что Гермиона ненавидит куриный помет во дворе, постоянное квохтанье и выщипанный газон? — на всякий случай спросил я спустя пару часов.
— Ага, — беззаботно ответил Рон, с упоением дубася молотком по загнувшемуся в бок гвоздю. — Мы это обсудили. Она согласилась, что мы оба имеем право заниматься тем, что нам нравится, и оба должны принимать и уважать увлечения друг друга. Ей нравится командовать всеми и читать заумные книжки, а мне нравится заниматься с детьми, готовить, и разводить кур. Я никогда не стану читать зубодробильные трактаты, а она никогда не зайдёт в этот курятник. Вот тебе секрет идеального брака, Гарри, — просто уважай потребности своего супруга.
Я отвернулся, чтобы Рон не увидел выражение моего лица. Я был готов принять Тома любым, но его в моей жизни больше не было. Зато был Колин, который — вот злая насмешка судьбы — готов был принять любым меня. Мне вдруг стало мучительно стыдно перед ним, и я решил, что нужно что-то сделать для него, что-то значительное.
На сердце будто стало немного легче, и я с возросшим энтузиазмом взялся за молоток.
С горем пополам совместными усилиями нам удалось соорудить устойчивую конструкцию, которая не станет саркофагом для несчастных несушек.
Солнце пекло нещадно, воздух колебался от аномальной для Британии жары, нагретое дерево припекало бедра сквозь тонкие брюки — на дворе стоял конец июня. Неспешно попивая чай со льдом, я ощущал спокойствие и умиротворение, глядя на выросший посреди двора косоватый курятник.
Я по-доброму завидовал другу. Будет ли когда-нибудь что-то подобное и в моей жизни? Я этого очень сильно хотел. Не курятник, конечно, упаси Мерлин, а взаимопонимание со своей второй половиной, уют и любовь.
К вечеру я распрощался с Роном. Я спешил домой, чтобы обдумать и записать эти новые мысли.
Выливать все на бумагу оказалось приятно. Я знал, что это никто никогда не прочитает, никто меня не осудит за то, какой я есть. Это было только мое, сокровенное, и на бумаге все выглядело не так ужасно, как в моей голове. Скорее всего, если бы это прочитали Рон и Гермиона, они бы сказали: Гарри, ты слишком всё усложняешь, ты слишком зациклен на морали, ты слишком драматизируешь. И поэтому я не хотел делиться с кем-то своими переживаниями. Даже самые близкие порой не могли себя поставить на чужое место и попытаться понять, почему человек поступает именно так, а не иначе. Самое печальное в этом мире это то, что мы слушаем друг друга, но не слышим по-настоящему. Все мы пропускаем чужие слова через призму своего восприятия.