— Я не знаю как. — Он требовательно уставился на меня.
— Просто возьми её и взмахни, — улыбнулся я и мимолетно погладил большим пальцем его указательный.
У него дернулись вверх кончики губ, и у меня что-то дрогнуло в сердце.
— Она теплая, — прошептал он, с благоговейным восхищением разглядывая поцарапанную лаковую поверхность.
Столько жизни в этих глазах я ещё не видел. Он резко выхватил палочку из моих пальцев, словно опасался, что я заберу её обратно.
Взмах его руки заставил разбиться старую вазу, стоящую на столике у стены.
— Так быть не должно, — ровно сказал он, но его плечи опустились, а глаза разом потухли.
— Она тебе определенно не подходит. — Я ободряюще сжал его плечо и высвободил палочку из ослабевших пальцев. — Я куплю тебе другую.
За девяносто второй год в Британии без вести пропавшими числились двое — ведьма из Хогсмида и пожилой маг из Оттери сент Кэчпоул. Том либо пропал раньше, либо вообще был не из этой страны.
В памяти всплыл образ застенчивой девочки, которая во все глаза смотрела на меня в факультетской гостиной и школьных коридорах. Со временем черты её лица стерлись, и в памяти остался только огненно-рыжий цвет волос и пятнышко грязи на носу.
Тот год я буду помнить всегда. Открытие тайной комнаты, смерть младшей сестренки Рона, увольнение Дамблдора…
Я сел в соседнее с ним кресло.
— Слушай, Том. Я не хочу причинять тебе боль, ты же знаешь? — спросил я, отчего-то смутившись. Прозвучало так, будто именно это я и собирался сделать.
— Знаю. С тобой рядом спокойно и тепло. — Он пожал плечами и решительно протянул руку, касаясь моей ладони, расслабленно лежащей на подлокотнике. Его холодные пальцы пробежались по костяшкам, спустились на мои, исследуя покрасневшую шероховатую кожу, и переплелись с ними. Меня накрыли странные ощущения — кожу будто покалывало маленькими иголочками в месте соприкосновения, и ещё почему-то потянуло шрам на лбу.
Хрупкие, ломкие пальцы, нежные и ледяные… Ненавижу холод. Он пропитал и каждый уголок Азкабана, и моего тела. Поэтому я накрыл его ладонь сверху в попытке согреть.
— Я хочу помочь тебе, Том. Ты помнишь хоть что-то? Я не могу найти твою семью или следы того, что ты вообще рождался в этой стране.
Он все с тем же жутким безумием в чернильных блестящих глазах разглядывал мою смуглую ладонь с обветренной кожей и жесткими мозолистыми пальцами. На фоне его бледной, шелковистой кожи моя рука выглядела отвратительной клешней.
— Я уверен, что меня никто не ищет, — наконец, после продолжительного молчания произнес он и крепче стиснул мою руку.
Я не знаток в чтении эмоций, в нашей компании этим всегда занималась Гермиона. Но она теперь миссис Уизли с двумя детьми и целой оравой родственников, а я — одинокий холостяк, пропадающий день и ночь в Азкабане.
И мне кажется, что все его движения пропитаны растерянностью и страхом.
Я не знал, как ему помочь. Он выглядел чуть старше Тедди. Но в моем крестнике не было этого сдерживаемого безумия, тоски, смешанных с задумчивостью и любопытством. В Томе удивительным образом сочетались ранимость, хрупкость и опасность, таящаяся на дне черных глаз.
— Иди сюда. — Я поднялся и потянул его за руку, до конца не понимая, что вообще творю.
Я, кажется, заражаюсь от него.
Обнимать его приятно настолько, что хотелось сжать ещё сильнее: он весь был какой-то уютный, сильно-хрупкий, угловато-мягкий. Я почувствовал, что его еле заметно трясет, когда он вжался в меня всем телом и уткнулся носом в висок, стискивая неожиданно сильные руки на моем поясе.
Я огладил его ходящие ходуном лопатки, выпирающие как два крыла, проследил пальцами позвонки и замер, не посмев спустить ладонь на поясницу, чтобы ненароком не испугать.
Казалось, он вот-вот рассыпется в моих руках или превратится в тёмную тварь, которая разорвет меня на куски. Он одновременно чувствовался смертельно опасным и чем-то давно утерянным, родным. Настолько родным, что у меня вдруг увлажнились уголки глаз.
Кажется, Азкабан и меня свёл с ума. Я точно никогда раньше не встречал его. В этой жизни, по крайней мере.
— Я помню только вспышку зелёного света и плач ребенка. И боль, много, много боли. Иногда мне снятся чьи-то лица, здания. И во сне я знаю — у меня никого нет, никто не придет за мной. Я никому не нужен. Я всегда был один.
От его шепота у меня в горле встал ком, и я тяжело сглотнул. Его слова задели что-то в моей душе: болезненное и хрупкое.
Маленький мальчик в растянутой футболке не по размеру свернувшийся клубочком на узенькой раскладушке. Свет солнца, проникающий в щели между косяком и дверью в темную пыльную кладовку — в его лучах пылинки кружатся и оседают на тонкой руке, покрытой ссадинами и синяками. Серая наволочка тонкой подушки засалилась и будто царапает кожу. Слезы стекают по щекам и впитываются в неё с трудом.
Что бы я не делал, эти воспоминания всегда со мной. Я растворял их в улыбках друзей, в крепких объятиях миссис Уизли, в поцелуях не задерживающихся возле меня женщин.
— Теперь ты не один. Я с тобой, рядом, — прошептал я хрипло ему в шею.
Как бы я хотел, чтобы кто-то сказал мне эти слова тогда.
Шрам как будто раскалился, от него по всему телу побежал поток горячей, щемящей сердце нежности и счастья.
На следующий день Том позволил мне вывести его на крыльцо дома.
Он крепко держал мою руку и жадно разглядывал площадь, обрамленную типовыми маггловскими домиками, утопленными в зелени.
— Вблизи ещё лучше. Листва на деревьях такая зелёная, — с восхищением прошептал он мне на ухо. — Я люблю этот цвет. Напоминает о твоих глазах, когда тебя нет рядом.
Я вздрогнул и отстранился, чувствуя странную неловкость и напряжение. В его голосе сквозило что-то, чего я до сих пор ещё не слышал, что-то, что заставило меня на секунду прикрыть глаза и судорожно выдохнуть.
Он смотрел на меня. Смотрел, не отрываясь, словно забыл, что впервые вышел на улицу за многие-многие годы.
И в этот миг я ясно понял: его глаза больше не пугают меня, а опасно завораживают.
***
Каждый день я старался уйти домой вовремя. Теперь мой график был нормирован, больше не было спонтанных дежурств, но иногда возникали проблемы, которые я предпочитал решать самостоятельно.
— Ты… Что-то случилось? — Том встретил меня у камина в гостиной в пижаме.
Он был взволнован, но не показывал этого. Раньше я бы и не понял, но теперь я слышал музыку, заполняющую дом. Если играла виолончель — всё было очень плохо.
— Умерла долгожительница Азкабана — старуха Лестрейндж. Мне пришлось повозиться с документами.
Меня все никак не покидал холодный озноб. Она словно взбесилась перед смертью, хохотала и разглядывала свою руку, на которой была татуировка: змея, выползающая из черепа — символ принадлежности к Пожирателям смерти.
Я читал, что такие тату носили все последователи Волдеморта, но видеть её вживую было неприятно: дряблая старая кожа словно была испачкана мерзкой, извивающейся, точно червь, грязью.
С падения Волдеморта прошло больше тридцати лет, все уже забыли о нём, и только эта старая, безумная женщина продолжала жить в далёком прошлом. Нереально и жутко. Она напоминала призрака на кладбище.
— Он вернулся, вернулся! Мой хозяин заберет меня, и вы все поплатитесь! — Она давно лишилась половины зубов, и от того страшнее звучали её скомканные слова.
Я боялся не только пустых глаз. Глаза безумцев ничуть не лучше.
Она израсходовала последние силы на крики. Смерть забрала её быстро — инсульт.
Но она была последнем представителем семьи Лестрейндж, и на мои плечи легла обязанность быстро собрать все документы о её смерти и отправить их прямиком в банк, минуя министерство. Я знал, что состояние Лестрейнджей достанется Драко Малфою, а не мне, но так даже лучше. От него Амбридж точно не увидит ни кната.
Том кивнул, принимая мои объяснения. Он замер в темном коридоре, подсвеченный со спины тусклым светом газовых рожков. Его лицо было в тени, но что-то в наклоне его головы, в развороте плеч, в руках, засунутых в карманы брюк, заставило меня податься к нему и провести ладонью по коротко остриженному затылку.