Стучать пришлось долго. Маска на голове воняла жжёным пластиком, кожа под ней жутко чесалась, но я терпел.
Дверь распахнулась с противным скрипом и чуть не снесла меня с крыльца.
— Сладость или гадость?! — детский голос в моём исполнении звучал странно: как будто ребенок курил по пачке мальбаро в час, а потом запил все пинтой холодного молока.
Том вышел на порог и приоткрыл рот, увидев мою уродскую нелепую маску.
— Это что? Ты сошёл с ума? — его голос ещё никогда не звучал таким живым. Обычно бесстрастное лицо преобразилось, на щеках снова проступили аллергические красные пятна.
— Я требую у тебя сладостей, Том, — без маски на лице было намного лучше. Мои губы разъехались в улыбке от его ошарашенного вида. — В этот день дети ходят по домам и выпрашивают сладости. Ты должен насыпать мне конфет, иначе я сделаю тебе гадость.
— Я их все съел. — Он растерянно хлопнул себя по карманам и достал одинокий блестящий фантик от шоколадной конфеты.
— Тогда готовься к гадости!
— Какой? Подожжёшь крыльцо? Я читал о таком, — он был озадачен и не понимал, что я всего лишь шучу.
— Нет, я познакомлю тебя со слюнявым Джо, — объявил я и засунул свой указательный палец в рот.
— Кто он такой? — ничего не подозревающий Том вышел на крыльцо ближе ко мне и посмотрел мне за спину.
— Вот и он! — Я резко потянул его на себя и засунул обслюнявленный палец ему в ухо.
— Фу-у-у! — Он меня оттолкнул и остервенело начал тереть ухо рукавом. — Ты что?!
Я не выдержал и залился смехом: Том выглядел таким милым с этими красными пятнами от шоколада, перекошенным лицом и взлохмаченными волосами.
Он замер и посмотрел на меня, широко распахнув колдовские глаза, в ночи как никогда напоминающие мертвую бездну с далекими могильными огоньками внутри.
— Что? — Я пытался перестать смеяться, но его лицо мне не помогало в этом.
— Я не понимаю, почему ты смеешься, но я хочу видеть тебя таким всегда, — его губы вдруг украсила первая, робкая, такая долгожданная улыбка.
В меня будто проклятие ударило: я мелко задрожал и никак не мог оторвать от неё глаз.
Она была такой красивой… Кажется, я ждал её больше, чем возвращения в Хогвартс с каникул у магглов. Я далеко не поэт, романтика мне чужда, но в этот миг я хотел сказать ему, что его улыбка похожа на первые цветы по весне. Мерлин, оставалось только надеяться, что никто и никогда не прочитает этих неуклюжих метафор в моей голове.
— Идем в дом. — Я тоже улыбнулся, испытывая острое подозрение, что перебрал с вином за ужином: голова кружилась, колени подкашивались, хотелось кричать разные глупости и прыгать, как ребенку.
Я зашел следом за ним. В коридоре было сумрачно, на рожках снова требовалось обновить заклинания. Я закрыл дверь и обернулся.
Том стоял на месте и смотрел на меня. С такого близкого расстояния я чувствовал запах шоколада и стирального порошка от его рубашки.
— Что? — я почему-то понизил голос.
Он вдруг резко протянул руку и коснулся моей щеки, заставляя меня податься к нему ближе.
— Будь всегда со мной, — его голос был каким-то странным, шипящим и грубым.
Я закрыл глаза. Только на мгновение, чтобы не сорваться в пропасть с мерцающими в глубине огоньками под моими ботинками.
— Это невозможно. — Я отстранился, не размыкая век. — Однажды ты выздоровеешь окончательно и станешь жить полной жизнью. Найдешь семью, восстановишь память. Но мы сможем дружить. Будем ходить друг к другу в гости…
Эти слова причиняли мне боль. Я не хотел! Не хотел его отпускать! Он был нужен мне…
— Нет. — Он резко дернул меня за плечи, и я уткнулся носом в его шею. Его руки стиснули меня так, что ребра затрещали. — Мне никто не нужен. Я не хочу жить в другом месте. Я хочу быть только с тобой…
Сердце сжалось в болезненном спазме.
Я не был силен в маггловских терминах, но кажется, существовал даже такой синдром, когда пациент привязывался к своему целителю. Я заботился о нем, всегда был рядом, держал его взаперти вместо того, чтобы показать специалистам из Мунго и разыскать родственников, и он ко мне привязался. Если бы вместо меня его забрал к себе Джонсон, он бы привязался к нему.
Мордред бы всё побрал, я — единственный человек, с которым он разговаривал и кого трогал за последние двадцать лет. Что же я наделал? Я уничтожил и так больной разум.
Я попытался отстраниться, но он не пустил.
— Я знаю, что ты думаешь. Ты боишься, что я болен. — Том стал поразительно проницательным. Он обучался тонкостям социального взаимодействия с пугающей скоростью.
— Это сложно, Том. — Я обнял его в ответ, чтобы смягчить свои слова, хотя у самого сердце истекало кровью. — Ты думаешь, что с тобой всё в порядке, хотя на самом деле это не так. Ты прошел через такой ужас… Однажды ты восстановишься полностью и начнешь общаться с другими людьми. И тогда ты поймешь, что я имел в виду. На мне свет клином не сошелся, Том. В твоей жизни будет множество людей, но я всегда, всегда буду рядом, чтобы поддержать тебя.
Том раздраженно вздохнул, как будто услышал самую большую глупость в мире.
— Я понял. Я прочел достаточно книг, чтобы понимать, что происходит.
— Правда? А мне не объяснишь?
— Нет, сам увидишь. Я докажу тебе. — Он решительно подцепил мой подбородок холодными пальцами и заставил смотреть себе в глаза. Чертовы колдовские глаза, лишающие меня здравого смысла.
Кажется, я ещё больший подонок, чем думал изначально. Я ничем не лучше Филлипса.
Эта тьма с мечущимися в глубине искрами лишила меня воли. Глаза всегда привлекали меня в человеке больше всего остального: в них столько всего можно прочесть. В глазах Тома обычно светилось лишь пугающее, жаркое безумие.
Но отчего-то именно они притягивали со страшной силой. Особенно когда безумие сменялось чем-то мягким и хрупким. Я коллекционировал эти короткие моменты в памяти, чтобы бережно перебирать, когда он уйдёт.
«Хотя, если он хочет остаться, мне не обязательно копаться в его прошлом… Стоп. Нет. Я не Филлипс. Гоблинское дерьмо, я не Филлипс! Я не закрою его тут вместе с собой на годы», — быстро пронеслось в голове.
— Пойдём выпьем чай с мятой на ночь? Я расскажу тебе о моей школе и заклинаниях. — Я не хотел оставлять его одного в таком настроении. Мне было постоянно страшно за него.
А теперь мне стало страшно и за себя. Страшно, что я боюсь оставить его хоть на час, страшно, что боюсь потерять его.
Я не позволю Амбридж добраться до него. Двое патрульных, Джонсон и Живодёр — больше никто не знает о нём. Я поверил им на слово, они — мои люди. Но теперь нужно всё сделать правильно.
Мне страшно, что я больше не знаю, на что я способен.
***
— Гарри, что-то странное происходит. — Джонсон поставил заглушки на мой кабинет и просканировал комнату заклинанием. — Из министерства идут мутные слухи, что на твоё место ищут кого-то.
— Амбридж копает под меня. После того, как я отказал МакЛагену, моих друзей обыскивали, — если бы кто-то добрался до Джонсона, меня бы уже уволили. Ему можно доверять, он в Ордене уже лет десять. — Ты понимаешь, что это значит? Если кто-то узнает…
— Не узнает, я об этом позаботился. — Он сжал губы в тонкую нитку. — Живодёр с нами, дал обет. Патрульные ничего не помнят, кроме того, что нашли закрытое пустое крыло.
Облегчение накатило так, что голова закружилась.
— Спасибо, Робин. Я у тебя в долгу, — я редко называл его по имени, стараясь соблюдать субординацию. Но он этого не понимал, и оттого ценил редкие моменты, доказывающие, что мы в одной лодке и гребем синхронно.
— Мы отстояли эту тюрьму. Мы долгие годы наводили здесь порядок. Я не позволю этой суке получить нерушимую крепость и контроль над сотней дементоров, лучше сдохну! — выплюнул он яростно.
Я вспомнил маленькую девчушку с золотистыми хвостиками и такими-же, как у него, серыми глазами. Джонсон никогда не рассказывал, что с ней случилось, но я понимал, что в её смерти как-то замешан режим Амбридж. Его дочка была очаровательным ребенком. Сейчас ей могло бы быть уже двадцать три.