— Ты прав. Я усилю защиту от проникновения, на личные средства закуплю артефакты слежения. Никто нас не выдворит отсюда.
— А этот Том? Ты разобрался с ним? — вдруг спросил он. — Сейчас он — единственное, что может подставить нас. Я уверен, что среди нас есть шпион.
— Я… Я в процессе. Никто ничего о нем не знает, он живет у меня и никуда не выходит, только на крыльцо.
— Гарри! — воскликнул он. — Ты сильно рискуешь! За твоим домом точно следят, ты с ума сошел? Отправь его куда-нибудь подальше от себя!
— Ерунда, — отмахнулся я. — Мой дом нельзя увидеть, он под Фиделиусом. А если мы соберемся на прогулку, я скрою нас чарами.
— Ты играешь с огнем, — неодобрительно насупил кустистые брови Джонсон. — Каждое твое действие сейчас может поставить нас под удар.
— Ты просто зря себя накручиваешь.
Никто не узнает о Томе. Я буду очень осторожен.
— Это ты недооцениваешь ситуацию. — Он стиснул кулаки. — Возишься с ним, вместо того чтобы начать подготовку к войне!
Я тяжело вздохнул. Как будто так легко было найти галлеоны для подготовки! Я и так постоянно обдумывал планы, как не умереть, едва начав противостояние.
— Нельзя торопиться, Джонсон. Наше преимущество как раз во времени, которое мы тратим на подготовку.
— Что-то я не вижу этой подготовки!
Я вспомнил, что он потерял дочь, и усмирил свою злость на него. Нельзя его винить за то, что он жаждет скорее отомстить. Но из-за таких горячих голов волнения в Ордене все растут и растут. Как будто они не понимают, что поспешность приведет к новым смертям.
— Подготовка начинается с поисков финансирования, — процедил я. — МакГонагалл занимается этим.
Домой я вернулся взвинченный до предела.
— Том, я принес тебе подарок! — крикнул я на всю гостиную, применив сонорус. В доме снова играла музыка — скрипка и пианино. У Тома хорошее настроение.
В моем кармане лежала уменьшенная коробка с палочками умерших заключенных, у которых не было близких родственников. Эти палочки по истечении десяти лет с момента смерти должны утилизироваться, если их никто не забирает, но теперь именно я — тот, кто их утилизирует. Они ещё могут сослужить хорошую службу, в будущем. Сколь тяжело бы мне ни было идти против своей совести, я должен это сделать ради всех нас.
Он появился в дверях в одних мягких домашних штанах: очаровательно взъерошенный, сонный и теплый даже на вид.
— Спишь вечером? Опять всю ночь будешь бродить по дому, — я ошибся. Скрипка и пианино — это значит сон. Хорошее настроение — это скрипка, пианино и ещё какой-то неведомый инструмент, напоминающий маггловский синтезатор.
Коробка с палочками в нормальном виде размером с диван, и мне пришлось поставить её на пол.
Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту-тум, пам, пам, пам… Мелодия крутилась в голове, и я почти вспомнил, где раньше слышал её. Почти. Момент истины постоянно ускользал и это начинало раздражать.
— Ночью я чувствую себя лучше. Днем слишком светло, это раздражает, — сонно пробурчал он и подтянул сползающие штаны. Он был очень худ, а штаны принадлежали мне. Видеть его в них — сущее наказание. На его груди, там, где сердце, я заметил красное родимое пятно интересной формы: как будто кто-то прижал к ней пальцы.
Оно так и просилось положить руку на него и проверить, совпадут ли?
— Сейчас будем выбирать тебе палочку! — Я поспешно отвернулся, чтобы не давать волю своим фантазиям. Это глупо.
— Где ты достал столько? — Он увидел коробку и улыбнулся.
Он вообще стал чаще улыбаться, когда понял, что мне это нравится.
— Скажем так, я их позаимствовал. На время.
На всех палочках бирки с составом палочки, номерами заключенных и датой поступления. Смотрятся как ярлыки в тюремном морге, которыми украшают большие пальцы ног умерших заключенных, отбывающих пожизненное. К моменту смерти пальцы на их ногах зачастую отморожены или покрыты грибком.
— Попробуй вот эту — дуб и сердечная жила дракона, раз уж сухой коготь и ива тебе не подошла.
Почти год перед тем как стать патрульным, а потом старшим исполнителем, я проработал в должности приемщика на месте Пирса. Когда приводили заключенных, я позволял себе маленькую игру — попробовать догадаться, что за человек передо мной и что он совершил, опираясь лишь на состав его палочки.
Со временем у меня стало очень хорошо получаться.
Том взмахнул палочкой, и тяжелая портьера грохнулась на пол вместе с карнизом.
— Э-нет, ты слишком расчётлив для этой красотки. С палочками надо разговаривать, тогда они позволят с ними работать, даже если вы не сходитесь нравами.
К концу часа гостиная напоминала место преступления банды школьников-недоучек, а палочки все так же отвергали Тома, одна за одной. В коробке осталось совсем немного.
— Что же ты противный такой? — Я был раздосадован. Все мои предположения насчёт палочки Тома рухнули в одночасье, буквально.
Он совсем не тот, кем казался.
— Я — особенный! — с гордостью провозгласил он, довольный сверхмеры. Раньше я не замечал за ним стремление быть особенным.
Это было мило. Это давало понять, что у него есть индивидуальность.
— А ты как сюда попала, дорогуша? — Я вдруг заметил среди остатков одну палочку без бирки.
Быть такого не могло. Все палочки обязательно учитывались в журнале и помечались бирками, оторвать их было невозможно, пока срок волшебника не закончится или он не умрет.
— Выглядит красиво. — Том выхватил её у меня и вдруг его лицо озарилось ярким золотым светом.
По комнате пронесся теплый ласковый ветерок, из палочки фонтаном посыпались красивые искорки, как маленький фейерверк.
— Ох, вот и она. — Я заулыбался, но на душе заскребли кошки.
Палочка без бирки для заключенного без дела.
— Мерлин, это потрясающе! — Фонтан искр не иссякал, а увеличивался и разносился по комнате.
Сломанные стулья и столы встали на свои места целехонькие, карниз прилепился обратно к потолку, прожженные стены заросли чистыми обоями.
— Сколько же в тебе силы, — мой рот открылся сам по себе, и я плюхнулся на починенный диван. Он выглядел даже новее, чем раньше.
Магия лилась из него почти осязаемым потоком, он был счастлив, как ребенок в рождество.
Том остался верен своей палочке спустя двадцать два года, а она дождалась его.
Украдкой, пока он не видит, я вытер уголки глаз краешком рукава. Мерлин, каким сентиментальным я стал!
***
Артефакт сработал, когда я пытался выловить из контейнера слипшуюся от густого сырного соуса лапшу. Это была примерно сотая потуга Тома что-то приготовить самостоятельно, так что я собирался съесть всё до последней капельки соуса. В первый раз ком лапши пришлось отскребать с потолка, но теперь я действительно мог не опасаться за свой желудок.
В одних пижамных штанах и фартуке он выглядел просто уморительно, особенно когда весь уляпывался мукой. И, может быть, немного сексуально. С теоретической точки зрения, конечно. На кухне он вообще выглядел намного веселее и здоровее, как будто на его плечи переставал давить стофунтовый груз. Может, это от того, что она располагалась в подвале и не имела окон?
Он вдруг весь встрепенулся после Хэллоуина, будто в пустом доме зажгли свет: взгляд стал живым, острым, вялость и апатия прошли, уступив место неуемному любопытству. Он осваивал магию в быстром темпе, и ему всё удавалось намного лучше, чем даже мне в моем возрасте и с моим опытом.
Кажется, до того, как ему стерли память и загнали в клетку, он был очень, очень искусным магом с огромным потенциалом. Филлипс из-за своей больной потребности сломал судьбу волшебника, который мог бы стать поистине великим. Может, Том и забыл заклинания, но его тело помнило жесты и движения.
Кем нужно было быть, чтобы так поступить с другим человеком? Не делаю ли я то же самое, что и Филипс? Как мне понять, монстр я или спаситель?