«Да чего это я?! — вдруг спохватился Генка. — Может, правда заболел? Как я мог подумать плохо об этих людях! Как мог!»
Генке стало стыдно.
…В Омске провожали старого учителя. Николай суетливо помог ему собрать вещички и вызвался сам отнести чемодан Василия Сергеевича до вокзала.
Иван Капитонович загрустил. Когда Василий Сергеевич подал ему руку, лесоруб бережно пожал ее, потом порывисто обхватил старичка за плечи.
— Вот и туды-сюды, так екать, — пробормотал он и быстро отошел к другому брусу, на ходу доставая похожий на простыню, накрахмаленный и тщательно выглаженный платок.
— Прощайте, Василий Сергеевич, спасибо вам за все, — сказал Владимир.
— Я верю, что у вас все будет в порядке, — проговорил старый учитель.
Тут вперед высунулся Арвид.
— Старикам везде у нас почет! — воскликнул он и подал руку.
— До свидания, Арвид. Хотелось бы с тобой встретиться лет через десять. Очень любопытно посмотреть, каким ты станешь.
— Поживем — увидим, будьте обо мне спокойны, — высокомерно и солидно заверил Арвид.
Подошла и Генкина очередь.
— До свидания, дружок. Как ваша рука?
— Чепуха. До Москвы заживет.
— А в институт вы поступите. Позвольте мне вас заранее поздравить.
— Спасибо. — Генка осторожно пожал сухую руку старого учителя. — До свидания, Василий Сергеевич.
Старичка пошли провожать Николай и Астахов. Все смотрели им вслед. И только Иван Капитонович махнул рукой:
— Да ну вас совсем, это самое. — И опять пошел к другому брусу. Через минуту он вернулся и виновато сказал:
— Ослаб я душой, это самое! Слезы сами наружу лезут, без спросу, туды их сюды. К старости это, думаю. Не иначе, так скать…
Арвид и Генка уже хорошо изучили капризный, взбалмошный нрав пятьсот веселого и могли почти всегда довольно точно определить, что взбредет в безграфиковую голову этого сумасброда.
А поезд мчался по степям, по безупречно ровной колее, лихо заломив дымную кепку-гриву. И, глядя на проплывающие равнины, ребята воображали себя то лихими конниками, то ковбоями, мчащимися на горячих конях по бескрайней сибирской прерии.
— В Ишиме будет смена бригады, — авторитетно заявил Арвид, вытянув шею, которую он ухитрился не отмыть даже в санпропускнике в Омске. — Надо провизией запастись, а то на одном хлебушке долго не протянем.
— О, Ишим — хорошая станция, елочки зеленые, — заулыбался Матвей. — Когда я ехал в Иркутск в культурном поезде, вышел в Ишиме — и глаза разбежались. Вот базар так базар! И караси, и окуни, и всякая рыба без названия!
— Мяса бы сейчас! — Арвид хищно клацнул зубами. — Строганинки. Ох, и рубанул бы я!
— А из рыбы строганину тоже делают? — спросил Генка.
— Отличник должен все знать! — нарочно громко возвестил Арвид и оглянулся на Лену. — Только где деревенским знать про строганину!
Но Генке неинтересно было даже и ругаться с Арвидом. После размолвки с Леной он чувствовал себя одиноким и никому не нужным.
А Лена кокетничала, как казалось Генке, со всеми, особенно с Владимиром Астаховым. Так и вертелась возле Марины. Ну, ясно для чего: чтобы попасть на глаза «этому красивому дядечке»!
Генка страдал. Ему казалось, что все видят, как он страдает, и от этого было еще больнее и обиднее.
Арвид, черт полосатый, радуется. Все время заговаривает с Леной, и она смеется, слушая его дурацкие шуточки.
Первый раз в жизни ревность больно сжала Генкино сердце.
— Гена! — вдруг услышал он голос Марины. — Гена, подойди, пожалуйста, сюда.
Марина сидела на чемодане рядом с Владимиром. При виде унылого Генки Астахов хотел сделать недоумевающее лицо, но у него ничего не получилось, и он пошел к двери курить свои шикарные сигареты. Ну, ясно, и Астахов знает об его, Генкином, позоре.
— Что случилось? — спросила Марина, когда Генка подошел к ней и стал так, чтобы Лена не видела его лица.
— Ничего не случилось. — Генка хотел сказать это спокойно, но голос предательски дрогнул. — Все в порядке.
— А ты помирись, — горячо шепнула Марина, обдавая его теплом карих глаз. — Леночка ведь тоже переживает. Я это чувствую. Не веришь?
Генка не верил. Но он обрадовался сочувствию. Добрая душа, Марина! Вот человек, ради которого можно сделать все. Если бы она только попросила о чем-нибудь!
— Спасибо, — поблагодарил Генка, немного воспрянув духом.
— Ура! Ишим! — заверещал Арвид. — На горизонте Ишим! Да здравствует ишимский базар!
Лена подошла к брусу и стала рядом с Арвидом, а тот разошелся пуще прежнего и без остановки сыпал свои плоские шуточки.
Генка пошел к другому брусу, где курил Владимир Астахов.
— Страдаешь? — спросил вдруг Владимир, хотя он никогда первым не заговаривал с Генкой.
— Я? Ничуть, — храбро соврал Генка. — Просто надоело ехать.
— А ты не горюй, — Владимир не поверил бодрому голосу Генки.
— Я и не горюю, — рассердился Генка, хотя Владимир говорил с ним очень мягко и доброжелательно. Раньше Генка обрадовался бы этому. — Все чепуха, кроме Москвы.
— Ну, ладно, страдай в одиночестве, — проговорил Владимир. — Иногда это полезно.
Поезд остановился, как всегда, бесцеремонно. Лена с испуганным криком повалилась на Арвида, а тот, счастливый и довольный, уберег ее от падения и победно оглянулся на Генку, чуть придержав девушку в своих объятиях.
— Пойдем, — буркнул Генка Арвиду, когда Лена пошла проведать отца. Она так и не взглянула на Генку.
Паровоз, пыхтя, отвалил от пятьсот веселого, а это означало для всех: можно не спешить, спокойно дойти до базара, никто не отстанет.
Солнце все так же нещадно палило с высоты, раскаленное добела. Генка посмотрел себе под ноги, и сердце его отметило, что и здесь, за тысячи километров от дому, растут такой же жилистый подорожник, та же лебеда и неприхотливая полынь. Ах, эти милые знакомые травы! Как они ухитрялись прорасти сквозь песок и гравий железнодорожного полотна? Как стойко они выживали там, где, казалось, невозможно было выжить.
— Вот так базар! — восхитился Арвид, окидывая взглядом прилавок под легкой крышей. — Чего здесь только нет!
Весь прилавок был заставлен ведрами, кастрюлями, горшками, кринками, чашками и тарелками. Для всей этой посуды, разномастной и разнокалиберной, даже прилавка не хватило, и многие торговки разместились на земле под открытым небом.
— Картошка! — завопил Арвид таким голосом, будто увидел не обыкновенную картошку, а ананасы или бананы. — Смотри, какая разваристая! И пар идет!
Сидевшим в основном на хлебе и воде ребятам базар показался сказочно роскошным. Дебелые тетушки в платочках на все голоса расхваливали свой товар, но без этого можно было и обойтись, потому что пассажиры пятьсот веселого хватали все подряд.
Генка купил большущую чашку картошки у тетки, которая показалась ему наиболее опрятной.
— Берите, ребятишечки мои, — скороговоркой застрекотала тетка, опрокидывая картошку на свежевымытый огромный капустный лист. — Картошечка у меня сладкая, земля на огородике с песком, вот картошка и получается вкусная да рассыпчатая…
А в это время Арвид уже ожесточенно торговался с теткой, перед которой стояла гигантская чугунная сковорода с жареными карасями. У торговки было плоское лицо, напоминавшее по форме рыбу, которой она торговала, а выпученные глаза тоже были как у рыбы, только что вытащенной из воды.
Ну как можно было после сухомятки, после многодневного поста устоять при виде золотистой поджаристой корочки, которая даже на взгляд казалась хрустящей и удивительно вкусной! Арвид торговался азартно, с плосковатыми шуточками-прибауточками. Тетка еще сильнее вытаращила глаза, ошеломленная таким потоком красноречия.
— Да бери ты, черт говорливый! — рассердилась, наконец, она, от злости маленькая пуговка ее носа зарделась, как вишня. — Бери или не мешай торговать. Не засти свет другим людям.
Арвид ловко схватил со сковороды двух самых лучших карасей, приблизил их к остренькому носу и зажмурился от наслаждения: