— Мне сказали, — горячо затарахтел покупатель тромбона, — что Страдивари никогда не делал тромбоны, а только скрипки, одни только скрипки.
Тогда судья встал со своего стула и значительно произнес:
— Выслушайте меня и запомните: если мистер Страдивари умел делать скрипки, то уж тромбоны тем более!
Вот я, послушный своему генетическому коду, решил скрутить одно дельце. Вот как все было: вызывает меня к себе мой шеф, мистер Дуглас, и говорит:
— Дик, сходите по этому адресу к мистеру Гвалдмахеру и оцените страховую стоимость его дома. Соответственно стоимости заполните страховой полис. Этот Гвалд… черт, как только люди живут с такими фамилиями, да еще заводят собственные дома, так вот этот самый Гвалдмахер говорит, что его дом стоит не меньше ста пятидесяти тысяч.
Разберитесь на месте, может действительно так. Я вам доверяю, Дик. Со временем, если вы будете трудиться с таким же рвением, я вам повышу оклад и сделаю начальником отделения в одном из филиалов.
Не скрою, я работал легко, без труда склоняя к страховке самых твердолобых владельцев частной собственности. Итак, я отправился к Гвалдмахеру и дьявол в лице этого господина попутал меня, как говорится, походя и безо всяких усилий. Парадную дверь весьма неказистого и обшарпанного загородного дома открыл небритый дядя лет шестидесяти в несвежей рубахе и с сильным запахом дешевого виски. И это в десять утра. Я знаю это состояние, когда люди стараются надраться до полудня, самому когда-то приходилось опохмеляться с утра пораньше. Чувство в тот момент непередаваемое: внутренности горят, душа стенает, во рту пустыня Сахара и требуется всего лишь один глоток, чтобы привести себя в чувство. После глотка становится легко и радостно, и тянет сделать второй. Потом стакан, другой и так далее, без конца и начала. Я догадался, что передо мной сам Гвалдмахер. Он смотрел на меня, видимо вычисляя, не из полиции ли я, часом, потом, вспомнив про свой звонок по поводу страховки дома, улыбнулся, показав прокуренные гнилые зубы, и широким жестом пригласил в дом. Я обошел все комнаты, поднялся на второй этаж, хотя он был больше похож на чердачное помещение, спустился вниз и уселся в расшатанное потертое кресло.
— Что скажете, сэр? — спросил Гвалдмахер, жуя хлеб с ветчиной; пока я осматривал его владения, он, конечно, дернул еще пару рюмок спиртного. Комната, в которой я находился, была под стать своему хозяину, такая же облезлая и неухоженная. Я не большой философ, но все же убедился, что вещи, пусть даже самые новые и распрекрасные, со временем приобретают внешний вид, не оставляющий сомнений в принадлежности их именно этому человеку, а не другому. Особенно это касается машин и бытовых предметов.
— Надеюсь, я вас не обидел обращением «сэр»? — продолжал Гвалдмахер, — если так, то я вас буду называть по фамилии. Как вас величать, мистер Велингтон, Гамильтон или просто Америго Веспуччи? — он шутил, заигрывал, ерничал, и в то же время внимательно изучал меня, преследуя какую-то определенную цель. Я решил не поддерживать его игру.
— На какую сумму вы рассчитываете? — я хорошо помнил про сто пятьдесят тысяч, которые упомянул мистер Дуглас.
— Тысяч на двести, — нахально ответил Гвалдмахер, смотря на меня в упор круглыми, нагловатыми глазами.
— Самое большее на что вы можете рассчитывать, это тридцать тысяч.
Гвалдмахер не возмутился, не стал вопить о несправедливости оценки, как это делают иные клиенты, а продолжал смотреть в упор, будто только что меня увидел или наоборот, знает давно и хочет сказать мне что-то очень важное и значительное.
— Ну, мистер Гвалдхамер…
— Гвалдмахер, — невозмутимо поправил хозяин дома.
— Хорошо, пусть будет Гвалдмахер.
— Не делайте мне одолжения, моя фамилия ничуть не хуже вашей, мистер…
— Мэйсон. Дик Мэйсон.
— Не хуже вашей, мистер Дик Мэйсон. Я стал терять терпение.
— Мистер Гвалдмахер, вы прекрасно поняли, что я имел ввиду: будем оформлять договор на ту сумму, которую я упомянул или нет?