Рабочий кабинет короля соединялся с залой для совещаний, в которой располагался знаменитый стол с резной столешницей. Весь Азерот изобразили мастера, каждую столицу Альянса с любовью обвели позолотой, ни одну речушку и маломальскую возвышенность не забыли. Ангерран содрогнулся от мысли, во сколько может обойтись подобный стол с картой нового, измененного после Катаклизма Азерота. Да и мастеров уже таких не найти.
Двойные двери с грохотом распахнулись, и король зашел в кабинет. Секретарь еле поспевал за ним. Облаченный в железо, Вариан казался великаном, одним из Пантеона Титанов, ведь его доспехи были больше и крепче, чем у любого другого, даже другого короля. Ангерран сразу подсчитал в уме, во сколько казне обошлась каждая из пластин доспехов, литых из сплавов самого крепкого и тяжелого металла Азерота — тория — с истинным серебром, магические свойства которого усиливали исцеление. С широких королевских наплечников на Ангеррана воззрились своими золотыми глазами оскаленные львиные морды*, в форме которых они были выкованы.
Казначей поднялся. Секретарь со скорбным видом замер у своего стола поменьше рядом с дверью. В три шага Вариан преодолел кабинет и, казалось, только сейчас заметил казначея, утонувшего в массивном кресле посетителя. Король нахмурился и движением руки приказал секретарю оставить их наедине. Наступил завтрашний день, на который было назначено главному казначею, но Вариан все равно оказался не готов к этому.
С самого повышения д’Ливре надежно и верно руководил средствами казны, и у короля Ринна никогда не было причин не доверять ему.
Особенно теперь.
— Итак, Ангерран, вы пришли, — сказал король, когда секретарь бесшумно удалился, прикрыв за собой двери. — Значит, вы уже все посчитали и перепроверили. Обойдемся без долгих вступлений. Сколько?
Кожа на перчатках для верховой езды, которые король так и не снял, скрипнула и натянулась. Вариан сжал кулаки, и это было единственное проявление чувств, какое он себе позволил.
— Два месяца, — бесстрастно ответил казначей.
Ему казалось, что кованые львы готовы спрыгнуть с королевских плеч, чтобы растерзать каждого, кто встанет у Вариана на пути, но Ангерран продолжал говорить ровным и спокойным тоном, каким врачи разъясняют умирающим пациентам всю тщетности их дальнейшего лечения.
— Еще два месяца армии Альянса могут прохлаждаться в окопах, — говорил казначей. — Могут полноценно питаться три раза в день, тогда как остальные жители Азерота считают роскошью уже не только фунт мяса, но и ломоть хлеба. Еще два месяца лорды-командующие могут состязаться в ведении тактических войн, передвигая глиняные фигурки и отмечая воображаемые победы на рисованных картах. В то время как моральных дух реальных солдат, просиживающих штаны в окопах, снижается быстрее, чем казна находит средства на новую амуницию. Через два месяца казна Штормграда будет полностью опустошена.
У короля мелькнула мысль, что мрачные черные одеяния казначея как никогда соответствовали случаю.
— Два месяца, — повторил Вариан.
Два слова казначея смогли разрушить жизнь короля, как когда-то двух других было достаточно, чтобы сделать его самым счастливым на свете.
«Это мальчик».
И намного раньше: «Я согласна».
Теперь же другие два слова обесценили достижения всей его жизни. Отныне никому не будет дела, как правил он до этого времени, какие указы издавал, никто и не вспомнит, что ведь было-то хорошо.
Было.
Два слова, и на одной чаше весов оказалась честь королевства, а на другой — жизни тысяч его подданных. И для Вариана Ринна эти весы замерли в трагическом равновесии. Для него понятия чести и жизни настолько тесно переплетались, что осознать, где начинается одно и заканчивается другое, он не мог.
— Благодарю вас, Ангерран, — услышал свой собственный голос Вариан. — Если к вам поступят запросы от главнокомандующих, будьте добры, выдайте необходимые им средства. В последний раз, — король запнулся. — В последний раз, Ангерран, вы тратите медяки из королевской казны на потребности армии. Оставшиеся средства пустите на приобретение пищевых запасов, чтобы Штормград продержался до первых всходов летней пшеницы.
В больших темных глазах главного казначея застыл один-единственный вопрос, с ответом на который король никогда не смог бы смириться.
…Даже теперь? — молчал казначей. — Даже теперь вы не готовы отказаться от начатой войны?…