***
Утро в G было туманным и сырым, какие обычно и бывают после дождя. А дожди были слишком уж часто в городке. Всю улицу укутал густой белоснежный туман, из-за которого было сложно различить что-либо даже на расстоянии вытянутой руки. Город словно до сих пор спал, укрывшись белым пуховым одеялом. С утра, по крайней мере, было куда меньше вероятности услышать на улице разговоры или встретить других людей. Разве что не считая простых трудяг, которые спешили на работу, но им было не до болтовни. Таким же был и Тайлер. Он в полудреме брел в сторону ресторана, покачиваясь из стороны в сторону. Ему сложно было осознавать, что уже полтора года он только и делает, что работает. Ему было сложно осознавать, что он вообще еще жив.
Проспав всего час где-то под утро, Тайлер снова шел. Он шел в тумане, страшась уже не собственной тени, как раньше, а самого себя. Он не чувствовал конечностей, и ему казалось, будто он полностью вылит из чистого свинца. Хотелось просто упасть на тротуар и забыться. Забиться в несуществующем мире.
Блэйк остановился на пару секунд и встал на тротуаре, уставившись в пространство перед собой, словно хотел что-то увидеть там кроме тумана. Люди даже не замечали его, для них его и вовсе не существовало. Мало ли, вдруг у человека заболела голова или он вспомнил о чем-либо и поэтому остановился. Но Тайлер стоял на месте далеко не из-за этого. Он просто устал идти. Ему надоело, ему ужасно хотелось спать, а потому даже прогулка до собственной работы давалась тяжко. Слишком тяжко, чтобы продолжать ее. Поэтому Блэйк сел. Он сел на дороге напротив какого-то магазина одежды и сонным взглядом уставился на фрак на витрине. Люди, проходящие мимо тут же стали смотреть на него с отвращением, как на умалишенного, кто-то кричал, чтобы он поднялся, но никто не решился притронуться к нему – все, кто бодрствовали ранним утром слишком сильно торопились.
Тайлер же сидел на холодной каменной дорожке и мелко дрожал. Он, наверное, умирал. И последним, что он видел, был тот самый черный и красивый фрак. Фрак, который бы он с удовольствием надел на одном из лучших своих концертов. Но триумфа в музыкальной карьере он больше не ждал. Он забросил оперу, забросил свои сочинения и репетиции. Только ресторан и порт. И ничего, что могло бы быть сомнительно, ничего, где можно было получить меньше обещанной суммы. И Тайлеру было больно осознавать, что ради денег он опустился до того, что забыл о своем «великом будущем», что и говорить он скучал даже по дирижеру Лэсли! Он искренне жалел себя и свое эго, от которого остались лишь крохотные кусочки. Пришлось забыть о тщеславии, о собственных желаниях и амбициях. Он хотел, чтобы амбиции были у Карли, чтобы он мог позволить ангелу взлететь. И жить.
На работу Тайлер пришел с опозданием. Он никогда не ездил на трамвае до «Белого Лебедя». Знал ведь, что уснет если не в сиденье, то просто стоя. Томас, конечно же, отчитал Блэйка, но, глядя на его состояние в последнее время (или в глаза Альберта, что стоял за спиной Тайлера), все же не стал выписывать ему штраф за это.
Тайлер подошел к Альберту, который уже сидел за своим инструментом и ждал его, наигрывая какую-то тихую мелодию. Совсем некрасивую и не завораживающую, не захватывающую дух. Улам оторвался от клавиш и поднял взгляд на лучшего друга.
– Тайлер, мой друг, что с тобой?
Блэйк испуганными и сонными от усталости глазами поглядел на Альберта. Он не впервые слышал подобный вопрос от него, но в тот день у него совершенно не было сил задуматься: а что же с ним было не так?
– А ч-то… со… м-ной? – негромко и немного хрипло спросил Тайлер, надеясь, что Альберт сам отыщет ответ на свой же вопрос.
Альберт поднялся с места. Он обеспокоенно осмотрел своего друга и приложил тыльную сторону ладони ко лбу Блэйка, однако тут же убрал ее.
– Дай угадаю, ты снова сегодня не спал? – спросил Улам.
– С-спал, – честно признался Тайлер, – час.
– Я еще поговорю с тобой, – серьезно сказал Альберт, будто бы отец, ребенок которого упал в лужу лишь от того, что сам без разрешения полез в нее. – А сейчас давай, работать. Если вдруг что, то клади скрипку. Мне еще не хватало, чтобы ты помер прямо на рабочем место.
Тайлер судорожно вздохнул. Он был не против. Он был не против даже умереть!
Блэйк достал скрипку из футляра и, заняв свое законное место рядом с Альбертом, кивнув ему и получив ответный кивок, подставил инструмент под подбородок и принялся за игру.
И это была самая худшая игра, какую только мог припомнить себе Тайлер. Это было его самое ужасное фиаско, которое он бы не смог себе простить никогда, если бы находился в тот день в здравом уме. Смычок то и дело норовил выпасть из рук музыканта, ноты порой выходили ужасно фальшиво, из-за чего некоторые посетители ресторана нехорошо косились на мужчину. Однако Тайлер старался не обращать на них внимания, хотя и вздрагивал то и дело, когда ловил на себе чей-то взгляд. Ему было плохо. И дело было не только в ужасной музыке, но и в ужасной жизни. В его ужасной матери, в ужасном образовании, в ужасной болезни сестры и в его проклятом таланте. Он бы отдал все, лишь бы не иметь его, а иметь хорошее образование и работу.