Блэйк, скрепя сердце, сжал в руках рукоять револьвера и вздохнул.
А вдруг он все же мог осилить эту роль?
Запись пятьдесят девятая
«Запись пятьдесят девятая. Дневник пятый.
Как быстро летит время. Мне казалось, что эти полгода будут для меня бесконечными, но они пролетели так же внезапно, как порой заканчивается самая лучшая музыкальная композиция.
Полгода изнурительной работы над своими навыками. Полгода тренировок и подготовки к моей новой роли. И вот, настало время мне выбирать маску для карнавала.»
Когда артист, музыкант, скульптор, художник или кто-то другой готовится к своему дебюту, он тратит на это огромное количество си и времени. На то, чтобы показать себя с лучшей стороны на первом же своем выступлении, играя главную роль, уходит порой очень много сил и времени. Первую песню всегда репетируют очень долго. Для этого нужно следить за голосовыми связками. Постепенно развивать их и выполнять самые различные упражнения для поддержания чистоты голоса. Именно к своему первому представлению и готовился Тайлер под чутким руководством своего верного друга Альберта Улама. Альберт стал его личным учителем для того, чтобы Тайлер смог научится играть на лучшей своей скрипке, на скрипке человеческих жизней.
– Убийца – это лишь скрипач, играющий симфонию смерти, – однажды сказал Альберт, когда Тайлер вновь попытался отказаться от их страшной затеи.
Осознание для Блэйка, что он должен будет убивать кого-то для достижения собственной цели, было совершенно немыслимым. Разве он мог стать убийцей? Мог стать хладнокровным киллером и взять в руки скрипку, преподнесенную ему Смертью?
Но эти сомнения овладевали им не дольше недели. Тайлер в один прекрасный момент понял, что он делал это не ради себя. Он делал это ради своей Карли. Ради своей любимой и единственной сестры, родственной души, которая никак не могла покинуть его. Ему пришлось усвоить урок: выживает лишь сильнейший и если не умрет кто-то другой, то может умереть его сестра, а за ней и ему было бы не так далеко. А уж свою жизнь Тайлер любил слишком сильно, чтобы расстаться с ней. А его жизнь зависела от жизни Карли. От бесконечной любви и заботы о ней. Без этого было никак нельзя. Он не представлял себя без этого. Как не представлял себе лучшую арию без хорошего голоса оперный певец или картину без красок – художник. Жизнь без смерти была невозможна так же. Ему нужно было убивать. Он чувствовал нарастающее желание убивать в течение этих шести месяцев. Убивать ради Карли. Ради того, кого он любил больше своей собственной жизни и, возможно, даже больше музыки.
Эти шесть месяцев превратились для Тайлера в бесконечную репетицию своей новой роли, в бесконечное сочинение новой композиции, к которой с каждой новой тренировкой, с каждым новым выстрелом в дерево прибавлялась новая нота.
Альберт как минимум по четыре раза на неделе ехал после работы с Тайлером на конечную остановку на окраине города G, а после этого оба они пешком шли к небольшому перелеску, что находился за городом. Тайлер никогда не бывал в лесу и не видел столько деревьев сразу, а потому его повергло в самый настоящий шок, что он мог наблюдать столь великолепную картину природы и красок. Лес был похож на рай. Деревья в лесу были самой различной высоты и самых причудливых форм, которые, увы, в городе встретить было невозможно. В G было все совершенно однообразно даже деревья, которые сажались вдоль улиц. Они все выстригались по определенному стандарту и общепринятой форме, никогда не было такого, чтобы они вырастали слишком высокими или слишком низкими.
А в лесу не было ни серых зданий, ни этих однообразных форм. Лес был чист и будто бы избавлен от этой ужасной маски серости. Он был полон великолепных звуков и пения птиц. Тайлер, приходя с Альбертом в лес, всегда просил дать ему пару минут на подготовку к тренировке, но вместо этого он слушал. Он слушал эту самую совершенную музыку природы. Песни, которые пели птицы, оказались лучшими ариями, какие он только слышал, а шелест листьев заменял ему даже самую лучшую симфонию оркестра. Это была музыка без лжи. Это была музыка, которую играл сам Всевидящий, сняв черствую маску похоти и серости. И эта музыка была душевной. Проникающей в самые глубокие закоулочки мозга. Это была музыка, в которую Тайлер влюбился. Он влюбился в нее с первой ноты и не хотел забывать их. И он пообещал, что когда-нибудь эти ноты сыграет сам. Он поклялся, что научится играть и писать композиции так же, как это делал лес. Как это делала сама жизнь, то безжалостно кипящая, то безвольно, словно пленница, застывавшая там.