Не так давно Карли исполнилось десять лет, и она начала жаловаться на то, что у нее болит голова. И ее старший брат счел бы ее симулянткой, которой просто не хочется ходить в школу, но она всегда с большим рвением стремилась туда, туда, к своим друзьям, к новым знаниям и большому миру. Тайлер позволял ей ходить в школу до тех самых пор, пока жалобы ее не стали учащаться, а простой дневной сон, который, как казалось, от боли спасал, не превратился для девочки в своеобразный наркотик, от которого ее порой было сложно оторвать, и доза становилась все больше и больше. Она порой засыпала так крепко, что Блэйку требовалось только пятнадцать минут на то, чтобы ее разбудить, а на то, чтобы поднять с кровати и вовсе все полчаса. Карли отказывалась есть, она почти ничего не пила и хотела только спать.
Так продолжалось две недели, а потом Тайлер по настоянию Альберта все же пошел со своей сестрой в больницу. Там она отчаянно клевала носом и едва ли не уснула, уронив свою головку на плечо старшего брата, пока они ждали своей очереди на осмотр.
В городе было мало хороших людей, но были хорошие мастера своего дела. Но лишь хорошие. Люди – музыкальные шкатулки. Они могли играть правильную мелодию, безусловно, красивую, но в ней не было бы музыки. Был бы четкий ритм, нужный темп, но не было бы той самой музыки, которая вызывала бы экстаз, которую хотелось бы слушать снова и снова.
Тайлеру повезло, он и Карли числились под крылом врача лучше тех, которые были, увы, большинством среди людей, посвятивших себя медицине. Доктора Арчибальда Клауса Тайлер знал еще с рождения и был бесконечно благодарен ему за все то, что он делал для его семьи. Этот невысокий старик с редкой сединой всегда знал свое дело и посвятил ему всю свою жизнь. Он отдал ему душу, как милые девушки отдавали свою невинность возлюбленному.
И именно к Арчибальду и пришел Тайлер на следующий день, когда Карли была дома под присмотром Альберта, который согласился посидеть с ней о начала вечерней смены, если Тайлер задержится или «снова решит посетить мир иной».
Когда Блэйк зашел в кабинет старого доктора, то не увидел на его лице привычной доброй усмешки, которую видел с детства каждый раз, заходя туда. Арчибальд, увидев Тайлера, тут же отвел глаза, которые наполнились какой-то страшной тоской, будто он вот-вот должен был сообщить Блэйку самую страшную новость в его жизни, но никак не решался. Тайлер хотел списать это на усталость и на старческую сентиментальность доктора, но его мысль об этом быстро развеялись, когда он сел в кресло.
– Мне очень жаль, мистер Блэйк.
Тут-то и стало ясно, что опасения о той самой страшной новости подтвердились. Тайлер готов был слушать, хотя и сердце его уже екнуло и очутилось где-то в пятках от страха, а на висках выступил холодный пот от напряжения. Он знал, что врачи сожалеть не умеют, им приходилось заглушать это чувство ради того, чтобы спасать жизнь другим, но в голосе доктора Клауса слышалось искреннее и глубокое сожаление. Блэйк надеялся, очень слабо надеялся, что та «ужасная новость» ничто иное, как его разыгравшееся воображение. Но надежда была так же слаба, как и тихий голос старого врача.
– Врождённый и прогрессирующий некробиоз головного мозга.
– А м-можно… узнать… что это? – пробормотал Тайлер, который смутно догадывался, что то, что он услышит далеко не обрадует его, но все еще надеялся на лучшее! Он надеялся!
Арчибальд склонил голову и сложил руки, тяжело вздохнув и взглянув на Тайлера из-под своих очков в толстой оправе. Его лицо побледнело, а сам он невольно отчего-то начал потеть. Блэйку от этого зрелища стало совсем плохо. Его и без того всегда распахнутые от неведанного страха глаза наполнились слезами. Что это был за немыслимый кошмар? Что за слова должен будет сказать сейчас Арчибальд?
На несколько секунд весь кабинет было наполнено тяжелым свинцовым молчанием, которое, как казалось самому Блэйку, нарушал лишь стук его собственного сердца.
– В народе эта болезнь называется Ловец снов, – прервал тишину доктор Клаус. – Без операции люди, подверженные ей редко доживают до двадцати лет, мистер Блэйк, а без профилактики не выдерживают и двенадцати. Мне очень…
Следующего слова Тайлер не понял. Он не слышал. Он немощно открывал рот, но не мог издать ни звука, от накатившей на него волны боли и страха. Тайлер сидел и всеми силами пытался выдавить из себя хоть слово, обращаясь скорее к самому себе, но мог выдавить лишь слезы. Нескончаемый поток слез, который обжигал ему щеки, а после острым и леденящим холодом пронзал в самое сердце. Осознание того, что ему сказали пару секунд назад, вдруг отступило. Отступило все и Блэйк в ужасе на долю секунды понял, что у него останавливается сердце и что он больше не видит расплывчатого образа Арчибальда перед собой. Он видел лишь пелену мрака, которая внезапно охватила его, обняла со спины и утащила прочь.
Тайлеру хотелось остаться в этой тьме. Ему нравилась эта манящая пустота, ему нравилось тонуть в ее объятиях, забывая обо всем на свете. Можно было бы променять весь мир на этот блаженный покой. Здесь не нужны были чувства, никаких эмоций, никаких проблем, лжи или грязи, только покой. Вечный сон. Сон без кошмаров.
Из дурманящей пустоты Тайлера вырвали очень грубо и резко. Резкий запах нашатырного спирта ударил в нос сильнее, чем мог бы сделать это самый сильный бугай. Не требовалось разбивать человеку до крови лицо, чтобы выбить его из своего сознания, и чтобы причинить ему боль. Блэйк закашлялся и одним рывком сел на полу, откашливаясь от мерзкого запаха, от холода и душащих его слез.
В один момент у Тайлера рухнуло все, рухнуло все, ради чего он жил. И этот момент показался ему кошмарным сном, так что обморок почудился скорее сладкой реальностью. Это били лишь иллюзии. Вот она была реальность. Жестокая реальность, которая, играя свою завораживающую мелодию вдруг стала фальшивить и насиловать слух. Насколько сильной должна быть боль в сжавшемся сердце, чтобы разорвать его на части? Тайлер считал, что он был близок к этой боли. Он совершенно не сопротивлялся, когда Арчибальд сунул ему в рот и заставил выпить успокоительное. Он готов был даже позволить поднять себя и для этого старику хватило бы пары секунд. Как и Тайлеру хватало этой пары секунд, чтобы вскочить на ноги и даже не обратить внимания на боль в спине.
Это был его первый рывок. И он надеялся, что не последний. Он искренне надеялся и клялся себе внутри, что не позволит себе упасть. Он не позволит себе упасть. Он знал, что не даст себе потерять единственного любимого человека, самого любимого и самого лучшего человека, какого Блэйк только знал в этом темном мире. Не позволит он погасить тот свет, что маленькая девочка зажгла в его душе, как истинный гений музыки не позволяет себе закончить коду, когда ему больно. Он умрет, но сыграет последние ноты.
– С-сколько? Какая… сумма нам п-потребуется? – голос Тайлера звучал тихо, но он был готов дать руку на отсечение, что в тот момент он говорил так твердо, как никогда и почти не заикался.
Блэйк осознавал, что та сумма денег, которую назовет доктор, повергнет его в шок. Однако и он понимал, что больной любовью человек не перед чем не остановится, чтобы спасти свою любовь. Особенно, если это была любовь отца к ребенку. И хоть Тайлер не был отцом Карли, он знал, что испытывал к ней именно ту любовь, которой не даст угаснуть даже в самые худшие моменты своей жизни. Он никогда не поставит на ней крест и в тот день он делать этого не собирался тем более!
***
Скрипучая от каждого движения раскладушка в ту ночь держала на себе одного из немногих в городе G, кто не спал в поздний час. Тайлер лежал на спине, сложив руки с переплетенными между собой пальцами на груди. Он был настолько погружен в свои мысли, что не слышал даже тиканья часов над своей головой. Ему было совершенно не до них и даже не до крохотной трещинки на потолке, рядом с которой малыш-паук плел себе свое уютное гнездышко. Тайлер, как и его сестра, спокойно относился к паукам, хотя порой и пугался, если они возникали перед его глазами слишком уж неожиданно. Впрочем, это было неудивительно, ведь он пугался всего, что его окружало и вовсе не от отвращения. Сложно было испытывать отвращение ко всему миру, а равнодушие – легче простого.