Когда маркиз проснулся, он почувствовал легкость во всем теле, а слуга сказал, что взгляд у господина тусклый и безжизненный. Лихтендорф понял, что это его последний день. Он ни о чем не жалел. Жил, как хотел, испытал и любовь женщин, и славу боя. А что еще нужно? Женщины… Сколько у него их было! Любил ли он кого-нибудь из них? Да, наверное. Много детей оставил он после себя – это Лихтендорф знал точно, но никого из них он не видел, и лишь одного волею судьбы повстречал.
С мадам де Флок – бедной молодой вдовой – он прожил всего несколько недель, повинуясь вспыхнувшей взаимной страсти, а потом ушел, как и всегда, на поиски новых приключений. Молодой маркиз не хотел связывать себя никакими обязательствами. Прошло три года, и случай вновь привел его в Прованс, и Лихтендорфу безумно захотелось навестить свою давнюю подругу – Катрин де Флок. Но баронесса, увидев маркиза, не выказала ему никаких признаков радости и лишь молча указала на малыша, теребившего ее юбку. Лихтендорф не знал, как поступить, ведь чувства к Катрин давно прошли, осталось лишь вожделение, но есть сын, пусть и незаконнорожденный… В тот день маркиз оставил все золото, что у него было с собой, и пообещал мадам де Флок вернуться, как только сможет. И не вернулся – начался Крестовый поход. И уже не вернется никогда.
Но есть завещание! Древний род Лихтендорфов не угаснет! Маркиз никогда не боялся смерти, всегда был в первых рядах атакующих, но сегодня та лихорадка, что будоражила его кровь каждый раз перед битвой, улеглась. Он был спокоен и даже безучастен к окружающему. Это Лихтендорфу не нравилось. Умирать – так с яростью и страстью, как погибали его предки! Да, давно семейный склеп Лихтендорфов не пополнялся – тела его предков оставались в чужой земле, на поле брани. Что ж, видно, ему еще долго пустовать.
Корабли наконец-то справились с течением и смогли бросить якоря у северной стены Косбари. Головной корабль очень страдал от «греческого огня», выпускаемого защитниками башни, и от камней, метаемых в него с городских стен. Воины и моряки усердно работали, туша огонь песком и уксусом. Камни падали и в корабли с крепостью, дробили канаты, связывающие их, насмерть валили людей. Поток, льющийся и падающий с неба, был ужасен!
Арабы в башне, воспользовавшись замешательством христиан, вымазали маслом верхнюю часть лестницы, покрыли ее «греческим огнем». Она мгновенно воспламенилась. Крестоносцы наверху сбились в кучу к одному месту, спасаясь от огня, и под их тяжестью подвижной мост, прилаженный впереди, опустился. Знаменосец герцога Австрийского упал с лестницы, и арабы захватили его знамя. Рев радости отозвался со стороны башни, рев ярости – со стороны христиан. Кое-как, все с помощью того же песка и уксуса, теряя людей под обстрелом арабов, огонь удалось сбить.
Лихтендорф в багряном сюрко с родовыми золотыми львами, потрясая огромным мечом и выставив перед собой щит, в горшковом шлеме с черными рогами первым устремился на сарацин. Разрубив на пути четверых, он первым взошел на стену Косбари. За ним устремился молодой фризский рыцарь, привязавший к своей правой руке цеп. Этим оружием он разбил не одну голову и добрался до своего главного трофея – знаменосца. Мозг вперемешку с кровью забрызгал желтое знамя султана, и оно оказалось в руках христиан.
Крестоносцы хлынули на башню, и началась страшная рубка, слепая и яростная. На маленьком пространстве, практически в тесноте рубили меч и топоры, крушили палицы. Штернберг бился рядом с герцогом, не раз прикрывая его своим щитом. Лотринген же прикрывал спину брата.
Лихтендорф, проделав кровавую борозду в плотных рядах защитников Косбари, вдруг понял, что он один, а вокруг только враги. Остальные крестоносцы еще только всходили на башню, преодолевая мощное сопротивление. Спокойствие покинуло графа, он вновь почувствовал упоение битвой. Это придало ему сил и дорого стоило врагу. Лихтендорф сражался, стоя на одном месте, отражая удары, сыпавшиеся на него со всех четырех сторон, и вокруг уже выросла гора из десяти трупов.
Некоторое время чаша весов колебалась. Крестоносцы никак не могли преодолеть сопротивление сарацин. Лотринген упал, споткнувшись о тело раненого араба, и придавил его насмерть своей тяжелой кольчугой. Он попытался подняться, но в толчее не смог, а тут на него самого упал разрубленный от плеча до пояса араб. Чтобы не задохнуться, граф сорвал с себя шлем.
Герцог Леопольд Австрийский, громко призывая имя Господа и Девы Марии, велел рыцарям усилить натиск.
Лихтендорф понял, как он хочет жить! Нет! К черту сны! Еще не все потеряно! Сколько еще предстоит свершить! Зарычав, подобно льву, он ринулся в самую гущу сарацин. Под ударами ятаганов кольчуга разошлась в нескольких местах, сюрко превратилось в лохмотья, изрубленный щит был отброшен, но граф, весь залитый кровью, шел напролом. Солнце било прямо в глаза через прорезь в шлеме. Оно было таким ярким и ослепительным, словно бы десятки светил слились в одно. Но отчего-то холод пробежал по всему телу. Лихтендорф, превозмогая боль, вырвал обломок копья, засаженный ему в левый бок, и, взмахнув мечом, отогнал от себя арабов.