Надо, конечно, было учесть, что поиграть да выпить приходили самые негодящие мужики, оторви и выбрось, у этих на уме только пиво да брага, ну, женщины еще… Неплохо было бы потолковать с людьми обстоятельными, мастеровыми, к примеру — эти ведь товар продают, с купцами общаются, да и порядок цен им нужно знать, а также учитывать, что везут из-за границы, будет ли спрос на их поделки! Вот только одна беда: благородному господину зазорно идти в поселок и шататься по улицам, приставая к прохожим!
Весьямиэль пробовал поговорить кое с кем на празднике и даже кое-что успел узнать до того, как мастеровые перепились до поросячьего визга, но этого было мало. Сведения, самые разнообразные — вот чего ему не хватало, а взять их было неоткуда. Может быть, зря он с самого начала повел себя так заносчиво, теперь, измени он поведение, это могло показаться подозрительным. Да и… после того, как он привечал пьянь кабацкую, приличные люди будут говорить с ним с оглядкой.
Собственно, затем ему и нужен был слуга: такой, отлынивая от работы, может почесать языком с другой прислугой, задать наводящие вопросы, которым научит его хозяин, а там уж… Можно выудить кое-что ценное и из такой малости!
Но увы, в поселке не нашлось смышленого парня, который мог бы стать Весьямиэлю верным помощником. Видно, хороших работников к незнакомому господину не отпустили семьи, а скверные… тех он сам выгонял, едва взглянув — слишком глупы показались! Можно было пристроить к делу тех служанок, что так и липли к нему, но… у них языки длинные, непременно проболтаются, что это господин их подучил спрашивать о том и о сём. Зачем такие сложности?
И тут подвернулась эта вот… как там её? Весьямиэль соображал очень быстро: у девицы никого нет в Перепутинске, иначе бы она не явилась к нему за помощью, это раз. Два: она не настолько глупа, как те парни, которых он забраковал, но не настолько хитра, чтобы суметь обмануть его самого. Да она вообще, кажется, врать не привыкла, лепит, что думает! И, похоже, данное слово для нее не пустой звук: в этом Весьямиэль очень скоро убедился, послав девицу (Маша, вот как ее звали, дурацкое имя!) с пробным поручением. Все нужные вопросы она задала, ответы выслушала, запомнила и пересказала ему. Правда, смотрела непонимающе и явно очень хотела попросить объяснений, но так и не решилась.
Единственное, что Весьямиэля не устраивало категорически, так это манера Маши во всём ему перечить. Ну, не явно, но по лицу прекрасно читалось, какого девушка мнения об очередном его приказе! Впрочем, случалось, она и вслух высказывалась, а он, если очень скучно было, мог вступить с ней в разговор — это иногда забавляло. Похоже, Маша явилась сюда из мира с каким-то совершенно диким общественным устройством: Весьямиэль никак не мог взять в толк, каким образом люди умудряются обходиться вовсе без денег. И как, спрашивается, обращаться к незнакомому, если все… равны? Подумать — и то волосы дыбом встанут, даже такие длинные, как у него! Чем, спрашивается, отличается правитель (а он у этих странных людей есть, Маша благоговейно называла его Вождем) от всех остальных, если, как утверждала девушка, все всё делят поровну, никто ни в чем не знает недостачи? И как, интересно, развивается такое общество, если всем всего хватает?
Очевидно, Маша либо чего-то недоговаривала, либо просто не знала. Весьямиэль небеспричинно полагал, что далеко не всё так радужно на ее родине, как вдалбливают простонародью. А что там наверняка имеется деление на простых работников и правящую элиту, он даже не сомневался, другое дело, что это не слишком выпячивается, невыгодно, видать! Смешно сказать, они считали себя равными и совершенно свободными, все до одного! Больше того, эта оглашенная твердила, что, дескать, любая стряпуха может управлять государством, а большей нелепости он в жизни не слыхал!
Так или иначе, но слушать ее временами было забавно, особенно когда Маша впадала в раж и принималась проповедовать заветы своего Вождя. И очень, кстати, обижалась, когда Весьямиэль начинал хохотать! А посмеяться было над чем… Намедни она, к примеру, пришла мыть полы. (Зрелище ласкало взор: юбка подоткнута выше колен — а ноги у Маши оказались вовсе не тумбообразными, как казалось в теплых штанах, да и сама она, слегка похудев, сделалась попригляднее; в вырезе платья виднеется соблазнительная грудь и этак заманчиво колышется, когда Маша яростно орудует тряпкой внаклонку.) Пришла, значит, а за работой разговорилась. Вернее, это Весьямиэль ее разговорил — окончательно одурел от скуки. Выслушал результаты очередного «задания» — слава всем богам, у Маши хватало ума, чтобы ничего не переврать! — да и спросил, что она собирается делать, если окажется — назад дороги нет, придется оставаться жить в этом мире?
Девица долго молчала, сопела, а потом выдала такое…
— Раз я одна тут знаю заветы Вождя, — сказал она серьезно-серьезно и сурово сдвинула рыжеватые брови, — значит, мне и нести их в массы! Это пока никто не слушает, но если действовать разумно и терпеливо, можно разбудить трудовой народ!
— Зачем его будить? — поинтересовался Весьямиэль, сдерживая смех. Если засмеяться сразу, Маша обидится и больше ничего не скажет, а ему доставляло удовольствие ее дразнить, всё равно как кошку длинной травинкой! — По-моему, он так сладко спит…
— Неправда! — Маша гордо выпрямилась, не обращая внимания на зажатую в кулаке мокрую тряпку. — Народ стонет под пятой угнетателя!
— Если он и стонет, — заметил он, — то разве что как девка под парнем на сеновале! Да еще и подмахивает со всем прилежанием…
Маша открыла рот, чтобы возразить, не нашлась сходу, залилась гневным румянцем, швырнула тряпку в ведро и вышла, шлепая босыми ногами. Она любила замыкаться в гордом молчании, когда обижалась, но долго выдержать не могла, это Весьямиэль уже заметил. Идеи ее Вождя, очевидно, следовало выпускать на свободу, чтоб не разорвали умишко носительницы… Любопытно, она в самом деле верит в то, что несёт, или затвердила эти, с позволения сказать, истины и повторяет, как говорящая птица, не понимая толком?..
Служить у белобрысого оказалось, с одной стороны, намного легче и приятнее, чем у портного: дел было совсем немного — разве ж считать за работу уборку в комнате да стирку кое-какой одежды? (Машину стряпню новый хозяин даже пробовать не стал, к слову сказать.) Вдобавок белобрысый к Маше не приставал, хотя ни разу не отказался заглянуть ей за корсаж, если представлялся такой случай. А это, согласитесь, не так уж мало!
Работы было так мало, что Маша, не привыкшая к безделью, взялась помогать хозяйке постоялого двора, просто так, конечно, безо всякой оплаты. Та сперва посматривала с подозрением, а потом подобрела, стала даже подсовывать Маше лакомые куски: а что, девка работящая, смирная, не то что остальные служанки — только и думают, как бы сбежать на улицу, проходящим парням глазки строить да лясы точить!
Но с другой стороны, вел хозяин себя просто отвратительно. Требовал обязательно называть себя господином, а имя — он его один раз назвал — Маша просто не могла выговорить. Когда попробовала (вышло у нее нечто вроде "весь в ямах, ель на стороже"), белобрысый сперва онемел, потом смеялся, да что там, ржал, как жеребец, до слез и остановки дыхания, а затем велел Маше называть его только господином и не коверкать его благородное имя!
Еще он зачем-то приказывал Маше переодеваться чуть не каждый день в другое платье (Малух пошил шесть штук) и идти гулять. И велел делать вид, будто ей скучно, задавать всякие вопросы разным людям, а ответы запоминать и пересказывать ему. На память Маша не жаловалась, скуку от безделья даже изображать не надо было, но к чему это всё? Смысл кое-каких туманных вопросов она понимала хорошо: белобрысый пытался обиняками выяснить, что творится вне тесного мирка Перепутинска, об этом порой рассказывали заезжие торговцы, а также те, кто возил всякие товары на ярмарки в соседние поселки и деревни. Еще его интересовала экономика (тут Маша помнила только, что она должна быть экономной, а сильнее вникнуть не получалось, потому что здешние производственные отношения казались ей дикостью), политика и всякие другие странные вещи. Маше казалось, что она мало что узнаёт, но белобрысого вроде радовали и такие мелочи: получив очередную порцию информации к размышлению, он долго валялся на кровати, глядя в потолок, потом веселел и приказывал подать ужин, либо наоборот, мрачнел и впадал в меланхолию.