Привиделось…
Привиделось…
Ради села на землю и всхлипнула.
Поднялся ветер.
Полетели мелкие обрывки белых облаков…
— Эй, мартышка, ты чего?
— Шанти! — шикнула на сестру мама и присела рядом. — Ради, идем. Мы во всем разберемся, обещаю. Идешь?
— Идем, дочь. — папа снова взял за запястье.
И Ради снова рефлекторно выкрутилась.
— Да что это такое! — воскликнул отец и схватил вновь.
Он не терпел непослушания ни от одной из своих трех женщин. Это для него нормально.
Ненормально для него знать этот захват — одной рукой за кисть, второй за пальцы, с заломом внутрь. Папа был простым фермером, что выращивал хлопок. Он не мог знать захват, который используют легионеры в контролирующих тройках — по одному на руку и третий нейтрализующий.
Он как минимум не дожил до того, чтобы где-то его видеть.
Ради вскрикнула, пролезла свободной рукой в кольцо захвата, положила ладонь на свое е запястье и резко нажала, выпрямляя руку, разрывая захват!..
— Чтоб вас!.. — не выдержала мама. — Виджай!
— Да сколько можно?! — в тон ей ответил папа, морщась и держась за запястье.
Ради засмеялась в голос:
— Хватит! Я все поняла! Заканчивайте ваше представление!
И тут же резко потемнело. Ради быстро взглянула влево-вправо не выпуская псевдо-семью из поля зрения.
Фиолетовый туман поглотил все вокруг, и только четыре человека остались в круге чистого пространства. Четыре человека и тяжелый трехосный грузовик черно-желтой расцветки.
Папа грустно улыбнулся:
— Ты молодец. Я всегда говорил, что ты сообразительная.
Мама повторила его улыбку:
— Я горжусь тобой.
— Ты же хотела знать все. — поддержала их Шанти. — Теперь знаешь.
Но Ради не расслаблялась:
— И что дальше?
Шанти озорно улыбнулась и указала глазами на грузовик.
— А… А вы?
Мама вздохнула:
— А что мы? Нас нет. Уже четырнадцать лет как. Сама же сказала.
— Но как же… Вот же вы. Точно такие, как я вам помню!
— А кто еще помнит, кроме тебя? — усмехнулся папа невесело. — После всего, что произошло — кто помнит простую фермерскую семью, что стала первой жертвой пробоя?
— Да плевать, кто! Главное что помню я! Этого достаточно! Недаром же говорят что живы лишь те, кого помнят! Пусть даже живы лишь в моей голове, но — живы!
— Именно, дочь, именно. — кивнул отец. — Я же говорю — ты сообразительная. А теперь тебе пора. Тебя ждут друзья.
Ради подошла к грузовику и протянула к двери руку.
Затянутую в коричневую мотоперчатку руку.
Ради обернулась.
— Там, где вы… Как? Страшно?
— Не страшно. — успокаивающе улыбнулась мама. — За нас не переживай, у тебя и так полная голова забот. Главное — помни нас.
— Ты такая красивая выросла. — папа говорил серьезно, но глаза его улыбались. — Настоящая красавица. Вся в маму.
— Зато характером в тебя. — мама сплела пальцы у него на плече, положила на них подбородок. — Ради, мы любим тебя. Никогда не забывай это.
— И я вас… — прошептала Ради, отвернулась и полезла в кабину.
— Удачи, мартышка! — донеслось в спину.
Ради захлопнула дверь, стерла слезы и полезла под рулевую колонку.
Где и что скрутить, чтобы запустить двигатель — не забылось.
Ничего не забылось.
И никто.
И все это уже было. Разве что теперь ноги свободно достают до педалей, а все остальное — уже было. Рев двигателя, облако выбитого силовым бампером хлопка перед лобовым стеклом, эмиттер контурного поля…
Удар!
И это уже было. Короткая потеря сознания, саднящий подбородок, глубокое рассечение левой кисти. Только лопнувшей по шву перчатки не было. Зато уже была полная кабина налетевшего через разбитое лобовое стекло хлопка.
Ради взяла сколько поместилось в ладони, примяла, добавила еще, еще, пока не получился плотный шар, и прижала левой кистью к подбородку — чтобы остановить сразу оба кровотечения. И там и там останутся шрамы.
Вернее уже остались. Ведь это все уже было.
И, когда поврежденный двигатель закипел и грузовик встал, Ради спокойно выпрыгнула из кабины и пошла пешком через фиолетовый туман, прижимая хлопковый шар к ранам.
Все это уже было.
Все, кроме криков Пола откуда-то сбоку.
Ради усмехнулась и пошла на звук, разгоняя туман здоровой рукой.
28
Экраны.
Экраны.
Экраны…
— Восемь-восемь, жду указаний!
Экраны.
Экраны.
— Группа двадцать, дом четыре! Не знаю!