немного, пояснила:
– Мы заочно знакомы. Я видела Вас в отделении
Нейрохаба.
– Вы там работаете или…участвуете!?
– О, нет. Ни то – ни другое. Если честно, я негативно
отношусь к тому, что филиал открыли в нашем городке и к
проекту вообще. Есть в этом какое-то насилие над
человеческой природой. Человек становится ресурсом для
машины. И пусть, эта машина служит людям, но ведь есть
пределы… – попыталась успокоить разгоняющиеся чувства,
выдохнула, добавила: – Мне показалось, что вы похожего
мнения.
Провокация? Проверяют насколько я готов к
радикальным шагам? Доставать паспорт и микросхемы
Мнемонета из организма – действия очень радикальные.
Мало кто готов к этому в нашем тесном, подконтрольном
мире. Странно. Каждый день производится быстрое
тестовое сканирование нервной системы. Любые
напряжения и активные процессы тут же становятся видны.
Или не любые? Может быть, все-таки, окончательно
понятно только из осознанных намерений. Кто же ты такая, Елизавета с обложки журнала о красивой жизни?
– Моим мнением никто не интересовался. Вы первая. По
своей воле я бы и на километр не подошел к этому
цифровому концлагерю.
– Вы отбываете наказание?
Перегнула палку. Какого лешего она полезла в мою
жизнь. Что ей надо? Ха-ха. Она случайно не из секты
свидетелей Сущего. Судя по строгой одежде, весьма похожа.
Подсела спасти пропадающую душу. Сейчас поговорит со
мной. Предложит почитать книжечку о том, что Нейрохаб –
изобретение дьявола. Запишет в своем графике еще один
час проповеди. Порадуется, что выполнила миссию и стала
ближе…не понятно к чему.
– Какова причина такого любопытства к моей скромной
персоне?
Ответила быстро и серьезно:
– Я могу вам помочь.
Я усмехнулся недавним мыслям:
– Наставлениями на путь истинный?
– Нейрокоррекцией.
– Серьезно, – удивился я, – звучит очень серьезно.
Никогда раньше не слышал о таком варианте. В чем суть?
– Все просто. Я немного меняю вашу нейронную сеть.
Записываю несколько гигабайт определенной информации.
Нейрохаб распознает вашу нервную систему как
нестабильную и опасную. Отказывается от ваших услуг.
Все.
– Звучит, действительно, просто. В чем подвох? Сколько
десятков тысяч юаней это стоит? Сколько лет мне накинут
сверху за симуляцию профнепригодности? Это проверка?
Провокация?
Заспешила, запереживала. Чаю глотнула нервно. Голосок
вкрадчивый, внушающий. Прямо как в тот, злополучный
вечер. Кофе еще ледянее. Только вот слез нет на губах и
влечения нет как тогда. Теперь меня не проведешь, не
обманешь…
– Во-первых, все абсолютно законно. Вы вправе делать
нейрокоррекцию с поводом и без повода. Ваша нервная
система принадлежит только Вам. Может быть, вы хотели
избавиться от депрессии или навязчивых переживаний. Это
сравнительно молодой способ решения психологических
проблем. Но уже зарекомендовал себя как проверенное,
надежное и продуктивное средство. Это безопасно…
– Сколько это стоит?
– Хотите, я сделаю это бесплатно?
– Благотворительность? Что-то верится с трудом. Зачем
это вам!?
Помнится, тот первый роковой разговор тоже был о
ценах. О цене свободы. О цене страдания. О цене жизни. О
цене правды. Разговоры о ценах кончаются для меня
плачевно. Нельзя мне говорить о ценах с красивыми
женщинами за чашкой ледяного кофе. Никак нельзя.
Собеседница опять выдохнула, поймала мое внимание
честными зелеными глазами. Вкрадчиво заспешила:
– А нет никакого подвоха. У меня есть оборудование и
нужная энграмма. Сделать коррекцию для меня не составит
большого труда. Необходимо будет около девяти сеансов по
три часа. И все – вы свободный человек. Вас или переведут
в обслуживающий персонал или вообще оставят в покое.
Для здоровья тоже вреда никакого. Вы ничего даже не
заметите.
– То есть, вы утверждаете, что сама возможность сделать
все это вас и побуждает? Если есть оборудование, значит, оно должно работать?
– Ну почему же. Потом, когда все получится, Вы
заплатите мне семь тысяч юаней.
– Ах, вот оно в чем дело. Цена все-таки есть! И немалая.
– В рассрочку! Как сможете. Хоть за тридцать лет.
Согласитесь, это выгоднее чем семь лет таскаться в
Нейрохаб и прожигать там нейроны на решение совершенно
не нужных вам задач. Тысяча юаней за год не такая уж и
большая цена.
– Мне осталось шесть лет. И все же, где гарантии, что я
отдам вам эти деньги? Что будет, если не отдам? Что вы мне