женщине увешанной пресловутым и старомодным золотом.
Может быть, еще больше чем той, милой моему сердцу, что
загнала меня в Нейрохаб.
Я согласился. Достаточно было крупиц надежды на то,
что ближайшие шесть лет я проведу не на опротивевшей
кушетке, а, хотя бы, на своем стареньком жестком
диванчике. Как и тогда, в той страшной истории, взвесив все
за и против, я решил рискнуть. Она обрадовалась. Еще раз
объяснила, что это совершенно безопасно и законно.
Рассказала о деталях нашей работы. Обнадежила, что
Нейрохаб сам распознает мою профнепригодность и
исключит меня из своей книги смерти навсегда.
Я должен был ходить к ней три раза в неделю. Садиться
в ее глубокое, всепоглощающее кресло. Слушать
инструкции направленные на успокоение и релаксацию.
Она одевала мне на голову серебристую шапочку тонкой
вязки. Подключалась к моему, привыкшему к посторонним
вмешательствам, мозгу и я засыпал. Ровно через три часа я
приходил в себя. Пил с ней сладкий, на удивление, горячий
чай. Мы мило беседовали о развитии современных
технологий. Просто болтали о нелегкой жизни обычного
человека, коротающего век в коморке из полутора комнат на
нищенское пособие эпохи пятой промышленной. Она
оказалась интересным собеседником. Я расслабился и
совсем позабыл, что умная женщина может оказаться и
очень опасной. Я не помнил об этом целых четыре встречи, пока не случилось то страшное и ужасное. То, о чем я
мечтал на протяжении года. Пока я не увидел. Пока я не
умер, лежа на кушетке в отделении Нейрохаба, и на ней же
не воскрес.
Это было неожиданно. Как обычно я, тяжело вздохнув в
очередной раз, прилег, и Кристина накрыла мою голову
полусферой нейроинтерфейса. Как обычно, я закрыл глаза и
приготовился проснуться. Это была ночная смена, поэтому, в момент пробуждения я рассчитывал увидеть солнечный
свет, пробивающийся в узенькие окошки под высоким
потолком. Окошек не было. Вместо ласкового,
успокаивающего света, я чем-то узрел вязкое и,
одновременно, зыбкое марево. Оно лезло мне в легкие,
которых у меня, почему-то, не было, заливало уши и глаза, которые, похоже, тоже отсутствовали. Меня подбросило
вверх, в это красно-черное и закрутило в нем, завертело.
Меня тошнило, но рвать, разумеется, тоже было нечем.
Таким вот оказался пятый круг. В таком вот месте я
проводил третью часть своих каторжанских суток. Это
длилось вечность. Я пробовал отсчитывать секунды,
обороты, изменения марева – а оно действительно
менялось: плыло, текло, дрожало. Эта вечность мучила
меня, выжигала из меня остатки сил. Когда я уже совсем не
рассчитывал на спасение, когда надежда выбраться
окончательно оставила меня, я открыл глаза и увидел
утренний свет, пробивающийся в окошки под потолком. Я
бы вечность мог радоваться ему, но сил не было даже на это.
– Что это за херня!?
Вот вопрос, который кружился в моей голове красным
зыбким маревом с самого моего пробуждения до встречи с
Елизаветой. Он же и прозвучал перед кратким сбивчивым
описанием произошедшего. И после него тоже. Она
нисколько не удивилась. Словно так и надо было. Вот это
уже точно – херня. Мы о бесконечной экскурсии в красно-
черный ад никак не договаривались. Словно терапевт,
прописавший капли от насморка, легко и непринужденно,
заявила:
– Это побочный эффект. Сейчас мы проведем
внеочередной сеанс нейрокоррекции и так больше не будет.
– А как будет!!??
– Я же не знаю! Не надо, пожалуйста, кричать на меня.
Вы же себя сейчас хорошо чувствуете. Ну, приснился Вам
страшный сон. Ну, живы здоровы. В следующий раз будет
легче и понятнее. Потерпите уже!
– Да чтобы Вам такие вечные кошмары снились! Хотел
бы я посмотреть, как Вы потерпите!
– Да, если бы Вы, молодой человек, знали, что мне
снилось, не кричали бы сейчас. Спокойней будьте. Не время
для истерик.
Зачем я согласился!? Непробиваемая. Лучше провести
три года жизни в моментальном черном небытии, чем в
бесконечном пурпурном аду. Что делать!? И ведь ни слова
не сказала о том, что будет. Скрыла реальную цену! Опять
мысли о ценах! Меня снова кидануло в прошлое. В то
прошлое, где Дейзи гладила мою буйную, разгоряченную
голову. В прошлое, где мне пришлось драться с охраной ее
сурового муженька, а потом ходить с поломанной рукой.
Прошлое, где Дейзи уговорила меня сделать это – страшное
и непоправимое. Так же, как Елизавета уговаривает меня
сесть в кресло и надеть шапочку. И тогда и сейчас хотелось