«2 ноября 1936 года. Днем генеральная «Богатырей» в Камерном. Это чудовищно позорно.
14 ноября. Утром Миша сказал: «Читай» — и дал газету… «Богатыри» снимаются, в частности, за глумление над крещением Руси. Я была потрясена» («частность» была особенно отрадна, так как все относящееся к Церкви ранее беспощадно подавлялось).
Спектакль «Богатыри» был, если мыслить о нем в булгаковских образах, как бы совместной стряпней Швондера и Шарикова или же Берлиоза и еще не «прозревшего» Ивана Бездомного. «Богатыри», так сказать, перешли все границы в оплевывании Родины. И после снятия спектакля Булгаков — его можно понять! — проникся надеждой на действительное поражение всей этой непрерывно травившей и русскую культуру, и его лично «шпаны» и вскоре, 23 ноября, начал работать над рукописью, названной им «О Владимире», то есть Крестителе Руси (тогда же он написал либретто оперы «Минин и Пожарский»; об этих героях отечественной истории незадолго до того «шпана» печатала такие стишонки: «Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского… Довольно нам двух лавочников славить… Подумаешь — они спасли Расею. А может, лучше б было не спасать?»).
Ныне многие пытаются доказывать, что наметившийся в середине 1930-х годов поворот к «патриотизму» (начиная с разрешения изучать историю России, что было в 1920 — начале 1930-х гг. запрещено как «контрреволюционное» занятие) был одним из выражений «сталинизма». Верно здесь лишь то, что явно приближавшаяся военная гроза заставляла власти задумываться над тем, что же будет защищать народ. Но совершенно ложно представление, согласно которому тогдашние власти действительно «поощряли» подлинное национальное сознание.
Чтобы ясно увидеть всю лживость этой версии, вглядимся в судьбу основных «попутнических» литературных группировок, существовавших к 1930-м годам (и распущенных в 1932-м). Это лефовцы, конструктивисты, Серапионовы братья, так называемая «южнорусская школа», «перевальцы» и крестьянские писатели «есенинского круга».
Русским национальным сознанием были проникнуты только две последние группировки (надо, правда, уточнить, что речь идет не о «Перевале» вообще, а об одном его крыле, во главе которого был Иван Катаев; уже в 1920-х годах это «крыло» изобличалось как «неославянофильское», и в него, кстати сказать, входили два крестьянских писателя, сподвижники Есенина и Клюева — И. Касаткин и В. Наседкин).
Иван Катаев, прекрасный, хотя и не успевший развернуть свой самобытный дар (он был арестован, не достигнув 35 лет) прозаик, обладал высоким национальным сознанием. Выживший в ГУЛАГе второстепенный участник «Перевала» К. Смирнов вспоминал в 1970 году: «Катаев жил в непрерывном труде… много думал, проявляя, в частности, большой интерес к славянофильству, внимательно изучая в этой связи Ап. Григорьева, К. Леонтьева, «Россию и Европу» Н. Данилевского. Считая русский народ одним из самых великих и талантливых в мире, Катаев, однако, не был националистом, он… всячески ратовал за братство и дружбу всех наций».
После появления цитированной выше статьи Бухарина, где речь шла о «нации Обломовых», Иван Катаев говорил, обращаясь к деятелям культуры: «Есть великий русский народ… И уж, конечно, «нация Обломовых» не могла бы создать ни русской культуры, ни драгоценного русского искусства, ни даже романа «Обломов»…». Иван Катаев выступил против тех, кто такие мысли «заклеймили бы как проявление народничества, славянофильства, русопятства или пустили бы в ход еще более крепкие слова… Есть, есть у нас люди, которые… национального-то корня не имеют вовсе — я разумею только в культурном смысле. Странная это, скучная и бесплодная публика. Никогда не было у нее связей ни с одним народом… Что же она может создать?..»
А теперь обратимся к судьбе «неославянофильского» крыла группы «Перевал» (это более десяти писателей, в основном молодых) и близких им «крестьян» (опять-таки более десяти писателей — от Клюева до П. Васильева). Они были репрессированы все — буквально все, кроме замолчавшего с 1933 года Пимена Карпова… А между тем из пяти десятков участников перечисленных выше группировок, далеких от «русских идей», репрессированы были всего только двое писателей — лефовец С. Третьяков и представитель «южнорусской школы» И. Бабель (к тому же роковую роль здесь сыграли отнюдь не какие-либо убеждения Бабеля, но тот факт, что он в свое время служил в ВЧК, а в 1936–1938 годах был близок с самим Ежовым, даже встречал в его квартире Новый год и был арестован в одно время с ним).