В русском фольклоре существует огромное количество проявлений как раз дружественного, братского отношения к другим народам, без различения того, являются ли они европейскими, азиатскими или какими-либо еще. Композитор Бородин, написав для оперы «Князь Игорь» музыку половецких плясок, даровал бессмертие исчезнувшему народу. Это тоже типично русское дело.
Второе, на чем необходимо остановиться, это на относительной молодости русской культуры. Действительно, основные государства Запада и Востока — это страны со своей античностью, с тысячелетней историей. В этом смысле русская культура не может соперничать с ними по своей фундаментальности, и от этого никуда не уйти. Конечно, и применительно к русской культуре можно говорить об определенной преемственности. В пределах, в которых находился СССР, существовали державы скифов, гуннов, аваров, хазар, наконец, монголов. Но, во-первых, эти государства не стояли на такой высоте исторического опыта, как Китай, Индия, Греция, Рим, и, во-вторых, они не имели письменности.
Россия — страна молодая и в определенном смысле беспочвенная. С этим связано наше подчас чрезмерное стремление к почвенничеству, которое воспринимается со стороны или как проявление крайнего национализма, или как отражение живущего в нас комплекса национальной неполноценности. С другой стороны, относительная молодость нашей культуры выработала у русского человека и способность и потребность постоянно смотреть на себя не только «изнутри», но и вместе с тем еще и как бы со стороны, глазами «внешнего» мира, чувствовать и мыслить себя перед лицом этого мира и даже перед его судом. Здесь источник и пришвинской склонности ощущать в любом другом народе какое-либо превосходство над русскими, и нашего низкопоклонства и самобичевания.
Это чрезвычайно существенный момент проблемы. Дело в том, что равенство народов невозможно представить как некое тождество. Для подлинного установления равенства и братства необходимо увидеть и признать определенное превосходство другого народа над собой. И в этом смысле мы обладаем необходимым качеством для того, чтобы исполнить, как считал Достоевский, всемирное предназначение «стать братом всех людей».
Корр. Не кажется ли вам, что православие представляет собой еще одну сторону нашей национальной жизни?
В. Кожинов. Церковь — единственный институт у нас, который существует уже тысячу лет, все остальное сметено историческим ураганом. И если церковь существует, априори ясно, что она оказывает влияние на самое существо национального мироощущения, определяет самые глубинные отношения человека к природе, отношения людей друг к другу, их систему ценностей и т. д. Я думаю, что сформировано в нас под влиянием православия, никуда не ушло. Например, я убежден, что еще и сегодня в России можно подойти к совершенно незнакомому человеку и обратиться к нему: брат, сестра, мать. Обратиться серьезно, не иронически, и в этом отражается наше сознание. Причем уточняю: речь идет не о вере в бога, а о наших представлениях о добре и зле, о смысле жизни, которые, конечно же, основаны во многом на том, что называется русским православием.
И в этой связи можно указать на черту в нашем религиозном сознании, которая в определенной мере явилась почвой и источником того нравственного идеала русского народа, на которую указывал Достоевский.
Уже в одном из древнейших творений русской мысли — «Слове о законе и благодати» Илариона (ок. 1050 г.), последний провел ту мысль, что христианство обращено в равной мере ко всем народам без какого-либо исключения. Тем самым Иларион, хотя и в религиозной форме, высказал идею о равноправии всех народов. Сравнительный анализ позволяет с полным правом утверждать, что в «Слове о законе и благодати» отразилось не столько христианское, сколько русское сознание, сознание, свойственное именно русскому человеку эпохи многонациональной Киевской Руси. Эта мысль почти через тысячелетие получила свое яркое развитие в пушкинской речи Достоевского.
Таковы, по моему разумению, корни всех тех качеств русского самосознания, которые Достоевский и Чаадаев определили словами «беспощадность самосуда», «всемирная отзывчивость», «всечеловеческое единение» и которые можно объединить общим понятием «русская идея».
Корр. В самом начале беседы с вами мы сказали, что сегодня многие связывают с «русской идеей» возможность особого, наряду с западническим и социалистическим, «третьего» пути реформирования нашего общества. Согласны ли вы с этим?