— А что, Евгения Владимировна, вас не смущает перспектива сделаться моей сватьей, или как там она называется?
— Это в каком же смысле? Через вашего обворожительного адъютанта, что ли?
— Да вроде бы….
— Не дай бог, если он обидит ее. — (Гольцева назвала имя). Она говорила без тени улыбки. — Девчонка совсем одна. У нее на Ленинградском фронте убит отец, а мать и сестренка погибли во время бомбежки. Подруги каким-то образом перехватили письмо от ее соседки или дальней родственницы. Письмо они спрятали и ничего никому не сказали, кроме меня.
— М-да, — протянул генерал, — дела…
— Она очень серьезная, но таких чистых и доверчивых легко купить ласковым словом. А ваш вертопрах кому голову не вскружит.
Вечером Румянцев тактично намекнул Стасику, чтобы, он оставил девушку в покое.
— Товарищ генерал, но ведь это просто хорошая дружба, и намерения у меня самые честные.
— Дружба, дружба, — сердито пробурчал Румянцев, — вы не пятиклассники. А в более старшем возрасте дружба между мужчиной и женщиной это, прости меня, патология. Это либо ширма из прозрачной марли, либо наивный самообман. Не о высшей же математике вы толкуете с ней, черт побери. Поэтому имей в виду…
… И вот теперь, спустя полгода после этого разговора, в кабинет к Румянцеву вошел ПНШ дивизии майор Орликов. Он положил перед командиром папку с бумагами на подпись. Отпустив майора, генерал стал просматривать документы. Проект одного приказа привлек его внимание. Он дважды перечитал его и заметно помрачнел. Румянцев тут же вызвал адъютанта. Никольский вошел в кабинет как всегда щегольски подтянутый и, приложив пальцы к козырьку фуражки, щелкнул каблуками. Его золотые погоны теперь украшала еще одна звездочка. Генерал устало махнул рукой и показал глазами на стул с высокой спинкой. Эти старинные стулья, обитые медными гвоздями, солдаты приволокли из какого-то покинутого особняка. Генерал порылся в бумагах и, найдя проект приказа, подчеркнул ногтем нужное место. Никольский пробежал взглядом бумажку и усмехнулся.
— Твоя работа? — хмуро спросил Румянцев.
— Так точно, товарищ генерал.
— Что же дальше думаешь делать? Стасик пожал плечами.
— Ума не приложу. Не жениться же на ней из-за этого.
Румянцев почувствовал, как у него на затылке начала пульсировать жилка. Так бывало всегда, когда генерал злился. Но на этот раз он сдержался и только спросил:
— А что же ей делать теперь? Как воспитывать ребенка без отца?
— Это была ошибка, товарищ генерал, — потупившись, ответил Стасик.
— Ошибка? — генерал свирепо рассмеялся. — Ошибка, которая приносит людям зло, уже не ошибка, а преступление.
— К сожалению, — разводя руками, ответил Никольский, — истина рождается в муках, в бесконечных поисках. Иногда есть смысл ошибиться, чтобы лучше понять самого себя.
— Так-так, — заинтересованно кивнул генерал.
— Некоторые математики, например, выдвигают даже особую теорию. Она называется теорией больших ошибок и относится к разделу математической логики, — четко, как рапорт, проговорил Стасик. Он замолчал и посмотрел на генерала, как бы желая убедиться, что ему это интересно.
— Ну-ну, продолжай, я слушаю, — кивнул Румянцев.
— Так вот, чтобы правильно изучить ход логических построений, эта теория предлагает основываться на заведомо ошибочных и даже бессмысленных данных. Она, например, рассматривает четырехугольные треугольники или пятиугольные квадраты. — Стасик замолчал и поскреб мизинцем переносицу. — Законы математики могут быть применимы и к жизни. В моей судьбе эта девушка, по-видимому, и оказалась этим пятым углом квадрата.
— Пошел вон! — раздельно проговорил Румянцев.
Стасик опешил.
— Извините, товарищ генерал. Я не подумал. Генерал шумно вздохнул.
— Если бы все математики были такими пошляками, как ты, — убежденно произнес он, — мы не только аналитической геометрии, но и таблицы умножения не знали бы. Одно утешение, что ты еще молод, и эта философская шелуха со временем вылетит из твоей головы. А если нет, худо тебе будет, так и знай. А с девчонкой надо решить по совести. Помни о своем звании.
Через пять месяцев Никольский демобилизовался и как-то очень незаметно уехал в Москву. О девушке из санроты он так ни разу и не вспомнил.
— Товарищ, рыбка-то ваша совсем остыла, — услышал Румянцев у себя за спиной голос официанта.
Старик тряхнул головой и недовольно пробурчал.
— Давайте счет.
Официант с подчеркнутой скрупулезностью подсчитал заказ и положил на стол отрывной талончик. Ужин стоил девяносто три копейки. Получив от Румянцева трехрублевую бумажку, он быстро отсчитал сдачу — два рубля семь копеек.