Нойнер склонился над тарелкой. Его лицо задергалось.
— Из-за 18 марок и 25 пфеннигов. Да, да, вы не ослышались! И это после того, как я батрачил на него три года.
Нойнер рассказал, как он, засидевшись допоздна в кабинете, поужинал в одном заведении, а расходы, не спросив Лакулайта, отнес на счет фирмы. Толстяк это обнаружил. И тут же выкинул его.
— При том, что я мог бы многое порассказать о сделках, о гешефтах[18], господин Ливен…
— Интересно.
— …но я этого не сделаю. Как бы скверно господин Лакулайт ни обошелся со мной, я не предатель…
Красавица служанка Нанетта внесла основное блюдо. Нойнер оценил:
— Суп был превосходный. Надеюсь, ничего жареного не будет. Я ведь болен. Язва желудка, знаете ли.
— Будут голуби, приготовленные с маслом на пару. Я не забыл о вашем здоровье.
— Ах, дорогой господин Ливен, что вы за чудный человек!
— Не стоит об этом. Но, между прочим, вы наверняка проживете дольше, чем непомерно толстый Лакулайт. Этот человек облопается, в том числе и своими гешефтами…
— Этот человек уже обожрался, — выдавил из себя Нойнер. — На этих автомобилях он когда-нибудь сломает себе шею, — и в испуге смолк.
— Возьмите эту протертую цветную капусту. Голуби вкусные?
— Сплошное очарование, ничего лучшего я не ел даже на Ривьере.
В мозгу Томаса Ливена прозвучал сигнал тревоги. Нойнер, простой бухгалтер, — и на Ривьере?
— У меня есть рецепт от одного повара из отеля «Негреско», — сказал Ливен. — я там всегда останавливался, великолепная гостиница…
— Ха-ха-ха, для господина Лакулайта это было бы слишком дорого. Когда дело касалось меня. Сам-то он всегда жил там. Я же был вынужден отправляться в дешевый пансион. Я был ему нужен, потому что он не говорит по-французски.
— Асоциальный тип этот господин Лакулайт.
Блестя глазами, ничего не подозревающий Нойнер вспоминал:
— Мы частенько ездили на Ривьеру, вплоть до франко-испанской границы. Наши гешефты… — он вдруг оборвал себя и недоверчиво взглянул на Томаса Ливена. Но Томас лишь одарил его лучезарной улыбкой:
— Возьмите немного компота, господин Нойнер! И расскажите мне о Ницце! Я так давно там не был…
4Из секретного доклада, адерсованного парижским абвером в Верховную счетную палату главного командования вермахта в Берлине:
«…показания уволенного бухгалтера Антона Нойнера о Ницце, добытые с помощью наводящих вопросов, привлекли наше внимание к этому городу. Майор Бреннер и зондерфюрер Ливен были командированы на Ривьеру. В течение трехнедельной работы они установили: Оскар Лакулайт частично купил, частично приказал выкрасть из гаражей сбежавших владельцев минимум 350 дорогих иномарок («роллс-ройс», «линкольн», «кадиллак» и т.д.). Сделки он оформлял в отеле «Негреско», пользуясь при этом услугами бухгалтера Нойнера в качестве переводчика. Машины Лакулайт разбирал. В Виши он с помощью взяток раздобыл разрешение на вывоз автомобильных запчастей и экспортировал их в Мадрид, где из запчастей вновь собирали роскошные лимузины и продавали по максимально высокой цене.
Не подлежит сомнению, что данные трансакции, проводимые из Ниццы, не отражались в бухгалтерских книгах «Интеркоммерсиаля». Мы предполагаем, что Оскар Лакулайт этими и иными гешефтами нанес ущерб рейху, исчисляемый миллионами. Проведенные в Ницце трансакции дают налоговому следствию все основания перетряхнуть его предприятие в целом…»
5Вечером 29 мая 1944 года Томас Ливен пришел к княгине Вере с букетом красных роз. За день до того странная аристократка опять позвонила ему и пригласила к себе. Томасу показалось, что выглядела она так волнующе, как никогда ранее. Вера сказала:
— Сегодня вечером я обещаю тебе быть послушной. Ни слова о Лакулайте!
В этот вечер Вера держала свое обещание довольно долго. И не ее вина, что пришлось его нарушить.
Они танцевали. Флиртовали. Слушали музыку. Время летело быстро. Потом целовались. Потом внезапно пали преграды, все получилось естественно и просто. У Томаса было чувство, что он давным-давно знает Веру… Внезапно зазвонил телефон.
— Не буду снимать трубку, — лениво сказала Вера, влюбленно глядя на Томаса и поглаживая его. Но телефон не умолкал. В конце концов Вера подняла трубку. Некоторое время она слушала, ее лицо постепенно бледнело, в глазах зажегся гнев. Она зашипела на Томаса:
— Скотина… проклятая скотина…
— Не надо так, дорогая! Не начинай все сначала, — попросил он. Внезапно Вера закричала в трубку:
— Я не могу больше… не могу больше слушать! — и, швырнув трубку на диван, вскочила, содрогаясь от ярости, и принялась осыпать Томаса грубой бранью. Некоторое время он слушал, затем поднес трубку к уху, в которой продолжал квакать чей-то возбужденный голос: