Через несколько дней, оставшись наедине с мамой, он попросил рассказать об этом человеке. Мама смутилась:
- Откуда ты это знаешь?
Пришлось сознаться, что стал невольным свидетелем их разговора, но обещал как уже достаточно взрослый и серьёзный человек сохранить в полной тайне всё, что узнает от неё. Было видно, что мама нервничает, без всякой цели перекладывает вещи на столе, поправляет причёску. Наконец, после нескольких минут молчания, она подошла, положила руку ему на плечо и сказала:
- Ты, действительно, уже взрослый и видишь, как тяжело всем живётся, особенно нам, евреям. Не нужно тебе объяснять, почему. Если то, что я тебе сейчас расскажу, выйдет за пределы нашего дома, это может печально кончиться для всей семьи…
Наум почувствовал, что сидит в напряженной позе, пристегнутый ремнями к креслу; самолёт уже набрал высоту, и стюардессы разносят прохладительные напитки. Когда одна из них подкатила тележку к их ряду, соседка попросила таблетку от головной боли, и Наум непроизвольно отметил её хорошее английское произношение. Сам он мог свободно читать техническую литературу, но отсутствие разговорной практики доставляло определённые трудности при общении на непрофессиональные темы. Стюардесса вернулась без таблетки, но с извинениями.
Вдруг соседка повернулась к Науму:
- Что же я буду делать? Так сильно болит голова! — И выражение её лица, и тон выражали полную растерянность.
- Если позволите достать сверху сумку, думаю, смогу вам помочь, — предложил Наум.
Приняв сразу две таблетки анальгина, женщина откинула спинку кресла, устроилась удобно и закрыла глаза, дав тем самым понять, что не расположена к дальнейшей беседе.
Наум вновь мысленно вернулся к разговору с мамой. Он запомнил его содержание почти дословно, и сейчас вновь, как с магнитофонной ленты, звучал её голос.
«Твой отец родился в маленьком местечке недалеко от Одессы. Семья была небольшая: родители, твои бабушка и дедушка, и старший папин брат Давид. Была ещё сестра, но она умерла в малолетнем возрасте. Дедушка имел своё дело, и семья жила в относительном достатке. К началу Первой мировой войны они переехали в Одессу, поскольку дедушка как купец первой гильдии имел право жить за чертой оседлости. В 1916 году Давида несколько раз пытались «забрить» в солдаты, но дедушка как-то отодвигал это событие. Однажды он пришел домой очень взволнованный и сказал, что ситуация на фронте резко ухудшилась, мобилизуют всех молодых людей подряд, и ему вряд ли удастся освободить Давида. Бабушка, конечно, молилась, плакала и причитала, что для мальчика, особенно религиозного еврея, это верная и быстрая смерть.
Сам Давид, получивший дополнительное образование на одесских улицах и во дворах, относился к мобилизации более спокойно, нежели родители, но это не снимало состояния тревоги в семье. Бабушкины ли молитвы и слёзы или настойчивые дедушкины старания принесли свои плоды: через несколько дней вечером дедушка сообщил, что в Аргентину отправляется торговое судно с зерном, принадлежащее его компаньону; под чужим именем Давид уже оформлен матросом, и надо готовиться к отплытию.
За день до отправления судна дедушка посадил сына возле себя и сказал:
— Ты уходишь в большое плавание, где будет очень и очень трудно. Скорее становись мужчиной, и Бог тебе поможет. И ещё. Я копил деньги для своих детей — тебя и Гершеля, но сейчас перевел их все в банк Буэнос-Айреса. Если тебе будет очень трудно, ты сможешь воспользоваться всей суммой. Но постарайся их зря не тратить и помни что ты — старший, и Гершелю нужна будет твоя помощь. — С этими словами дедушка передал Давиду конверт с письмом, координатами банка и фамилией человека, который поможет ему первое время.
Во избежание возможных неприятностей для семьи через несколько дней после отъезда Давида дедушка обратился в полицию, сообщив об исчезновении сына. После долгих расследований он был объявлен без вести пропавшим, а об истинном положении дела знали только дедушка и бабушка, а позднее — и твой отец.
Затем накатила революция, гражданская война, еврейские погромы и грабежи. В 1919 году дедушка умер от воспаления легких, а бабушка с твоим отцом оказались в Киеве, у ее родственников. В надежде получить какое-нибудь сообщение о Давиде она написала свой адрес друзьям и знакомым в Одессу, но шли годы, а весточки от Давида не было».