Пройдя таможенные процедуры, получив багаж и выйдя в вестибюль, они сразу же вышли на мужчину, держащего маленький плакат с фамилией Людмилы Григорьевны. Она повернулась к Науму, протянула руку и сказала:
- Если будет желание — позвоните.
- Обязательно, сестренка, — ответил он, прикрыв ее ладонь своими двумя.
Несколько минут Наум ходил между встречающими в надежде увидеть плакат со своим именем или заинтересованное лицо. Оставалось только ждать, но, когда он отошел к стенке зала, шаркающей походкой подошел молодой человек экзотической наружности; таких в Москве называют панками или рокерами — Наум мало разбирался в тонкостях этих молодежных движений. Не переставая жевать резинку, парень сказал что-то на воркующем наречии, но, мало что понявший Наум, попросил вытащить жвачку изо рта и повторить сказанное. С ничего не выражающим лицом юноша, поискав глазами урну и не найдя ее, прилепил резинку к высокому ботинку и вытащил из-за пазухи порядком помятую бумажку с надписью «Наум Вольский».
- А ты кто? — спросил Наум.
- Зовите меня Боб. Хотя, как говорит мамочка, культурнее говорить Роберт.
- Как я уже догадался, ты мой родственник?
- Угу. Папа объяснил мне, что вы — сын его единственного брата.
- Точно. Ты приехал один?
- Угу. У нас в семье все любят работать, а я, к общему согласию, бездельник.
- Ясно, Боб. Так мы можем ехать в Лондон, к Давиду?
- Нет, мы поедем по направлению на Оксфорд. Сейчас живем там.
На стоянке их ждал «Ровер». Боб так рванул с места, что прижатый к спинке сидения Наум только и мог, что поинтересоваться:
- Мы предполагаем ехать или лететь? — В окне мелькнул указатель дороги М40 и надпись «Оксфорд-Бирмингем». — Сколько километров до цели? — спросил Наум, как автомобилист памятуя об одном из нелюбимых для водителя вопросов касательно времени в пути.
- Около двадцати пяти километров до Лондона, затем, не заезжая в город, около ста до Оксфорда и еще четырнадцать — на север, до нашего домика.
Серый день незаметно перешел в ранние сумерки; непрекращающийся дождь и фонтаны брызг от попутных и встречных машин заливали стекла. «Английский вариант душа Шарко, — подумал Наум, — хотя английского в нем не больше, чем подмосковного». Роберт изредка нарушал тишину короткими репликами, смысл которых, как ни пытался Наум, уловить было трудно. Он старательно вслушивался в английский своего кузена: в нем явно сквозил надуманный акцент, родственный, вероятно, жаргону российских панков. К месту вспомнился «Пигмалион» и мнение профессора Хиггинса о влиянии социального положения на произношение: не хочется верить в равенство между кокни Элиз Дулитл и Робертом. Как-то раз, обсуждая этот спектакль с коллегами, он услышал интересную информацию от человека, несколько раз побывавшего в Англии: в стране не существует общенационального произношения; снобизм беспределен, и два коренных британца могут не понять или не захотеть понять друг друга! Даже у королевской семьи существует собственный диалект — разновидность небрежного аристократического произношения. Интересно, как они поймут друг друга — он и его родственники?.. Дремота опустилась мягко и незаметно; проснулся Наум от резкого торможения и довольно грубой реплики Роберта, очевидно в адрес какого-то автомобилиста:
— … шляются всякие к Черчиллю! Мы почти дома. — Машина подъехала к обширному участку, огороженному забором, с воротами, делающими честь любому мастеру чугунного литья. — Это — наша база. Папа называет ее «Одесса».
ГЛАВА 4
Как обычно, первая ночь в чужой постели прошла в дремотном полусне. В дополнение к длительному и трудному прошедшему дню это обусловило, как последнее время выражается отец, среднехреновое самочувствие: тяжелая голова, онемение спины и поясницы; привычная утренняя бодрость не ощущалась. Хотелось полежать в теплой постели с закрытыми глазами, тем более, что огонь в камине потух, и в комнате было достаточно прохладно.
Можно позволить себе полчаса расслабленности. Итак, он уже у цели, в доме легендарного в их семье дяди, хотя встреча с самим Давидом вечером не состоялась. В холле его приветствовала хозяйка дома — миссис Мерин — и извинилась, что муж не в состоянии принять любимого племянника по причине плохого самочувствия: он только что выпил лекарства, и доктор не разрешил вставать до утра. Слуга проводил гостя в комнату на втором этаже, где уже горел камин, пахло теплом и уютом.