Стараюсь, чтобы голос звучал ровно.
- Мендоза, ты переигрываешь. Какого хуя происходит?
- Где он? Не заставляй обыскивать, не вынуждай выбивать из тебя правду.
- Эй, ублюдок, поспокойнее. Да убери его, блядь. Он – это Джастин?
Скрылся от испанца? Когда? Во время последнего разговора дал понять, что с Гектором. «Люблю Гектора, по-другому, но люблю». И где он? Мендоза молчит.
- Гектор, черт тебя дери, где он? Почему ищешь здесь? И, блядь, что б ни слова на испанском.
Он смотрит мне ниже пояса, губы растягиваются в уродливой улыбке, обнажая десны как при пародонтозе.
- Ты снизу, Кинни, но все равно приказываешь. Нет, дорогой, сейчас я тебя трахну так, что будешь просить пощады. И плевать на последствия.
Он серьезен. Он в состоянии аффекта с пушкой в руках. И он не суетится. Все вместе – реально опасно.
- Гектор, давай поговорим спокойно, убери пистолет.
- Зачем? Если не скажешь, где Джастин, твои яйца окажутся на полу, обещаю. И не прикидывайся, я вчера узнал, он улетел из Берлина в Нью-Йорк, наверняка сразу в Питтсбург. Отвечай…
- Блядь, что? Его здесь нет и не было, от тебя услышал про Берлин. Зачем? О, черт, точно, ты же рассказал, только такой идиот, как я, мог поверить, что он…
Гектор становится цвета гипса, медленно перемещает пистолет мне в пах, вдавливает. Чувствую, как по шее ползут капли пота, а ноги деревенеют, трудно сохранять хладнокровие, когда перед глазами встает картинка: окровавленный Кинни с дыркой между ног. Но страх катализирует ненависть: да кто он такой, чтобы заставлять меня бояться. Хочется вцепиться сеньору в горло, переломить с хрустом. А ты, оказывается, кровожадный, Кинни, может, зря не увлекался стрелялками и не смотрел боевики. Испанец отмирает.
- Ты знаешь? Он сказал? Врешь, Кинни, врешь, Джастин в Питтсбурге. Звони ему, пусть придет, иначе…
Черт, да он больной. Становится жутко, палец на курке белый от напряжения, неловкое движение и… Стоп, стоп. С сумасшедшими только лаской и обманом, логика не для них.
- Гектор, давай так. Расскажу что знаю, но после твоего объяснения. И убери, блядь, игрушку, я не собираюсь бросаться. Мендоза, черт возьми, твои именитые предки в гробу переворачиваются.
Гектор наклоняется к самому лицу, еще сильнее толкает пистолет, смердит смесью алкоголя и освежителя для рта.
- Мои предки десятками вешали таких дьяволов как ты.
- Мимо. Итак, почему решил, что Джастин здесь? Когда вы расстались? Где он был? Почему приехал за ним?
Гектор не успевает ответить, в кармане его сброшенной куртки раздается телефонный звонок. Мендоза дергается, палец на курке тоже, я откидываюсь в сторону, но он резко прижимает мне член дулом, - ебать, даже сквозь джинсы чувствую холод металла. Телефон продолжает надрываться… Так, есть вариант.
- Гектор… Это может быть Джастин. Не возьмешь – не узнаешь.
- Нет. Он мне не звонит.
- А вдруг? Могу подойти вместе с тобой.
После секундного раздумья кивает, хватая меня за плечо и, не убирая пистолет, толкает к дивану. Ему неудобно доставать телефон одной рукой, приходится нагнуться, отодвинув тем самым дуло немного в сторону. Прыжком падаю за спинку дивана, снизу хватаю Мендозу за щиколотки, резко дергаю вперед. Он заваливается, цепляясь свободной рукой, наши испанско-английские ругательства звучат гораздо громче приглушенного выстрела в многострадальную итальянскую мебель. Сеньор все-таки не удерживается на ногах, падает, пушка отлетает в сторону, я наваливаюсь сверху, добираюсь до горла, его дерганья по сравнению с моей яростью – судороги петуха перед отрубанием башки. Ослабляю хватку только когда потомок инквизиторов начинает хрипеть и багроветь. Отпускаю, поднимаюсь, подбираю пистолет.
- Вставай. Теперь можно и поговорить.
Гектор прислоняется спиной к дивану, пытается восстановить дыхание, с языка срываются маты вперемешку с проклятиями и угрозами. Но он уже сломлен, будто-бы из скелета вытащили позвоночник, он отчаянно жалок и слаб. Прерываясь через каждое слово, рассказывает.
- Джастин ушел от меня как узнал о… Сам понимаешь. Я случайно проговорился, ангела обуяли бесы, я был в отчаянии, не понимаю, как вырвалось. Что б ты был проклят, Кинни. Он не мог забыть, чтобы я не делал, как-бы не пытался вытравить, бесполезно. Ты виноват, что он ушел. Но я поклялся, найду. Нанял детектива, тот отыскал следы в Берлине, но там его уже не было. Узнать об отлете в Нью-Йорк оказалось несложно. И я, я должен был помешать вам встретиться. Смог бы упросить вернуться. Пусть это унизительно, даже недостойно, но я люблю его. Так, как ты никогда не умел, не сможешь. Вернусь в Нью-Йорк, прочищу весь город…
- Его здесь не было. Не знал о Берлине, Нью-Йорке. Но спасибо за подсказку.
- Я найду его первым.
- Успехов. А теперь вон отсюда. Пока я не стал играть пушкой с твоими яйцами или не всадил самый большой дилдо в твою аристократическую задницу. Пошел на хуй. И молись всем своим предкам, чтобы с Джастином ничего не случилось, иначе, клянусь, медленно сниму скальп. И кстати, как ты узнал адрес?
- Его сдал за деньги первый попавшийся педик.
-Все. Вопросов больше нет. Пошел вон.
Гектор уходит, а я заваливаюсь на кровать и прожигаю взглядом дырку в спинах.
Блядь, где тебя носит, засранец. Помнится, в Нью-Йорк за тобой уже катался. И пусть вводные сейчас другие, результат будет тот же, - найду.
Почему-то вспоминаю Джастина на «Короле Вавилона»: как хотелось одновременно отодрать его, в прямом и переносном смысле, послать на хуй, спрятать за пазуху, наказать, унести домой.
Телефонный звонок, Сара спрашивает, может ли зайти через час. Приглашаю.
…Она падает на диван и, конечно же, сразу замечает дырку от пули.
- Ого. Не знала, что лофт филиал тира.
Наверное, это глупо и слабо, но я почему-то рассказываю ей о визите Мендозы. Малознакомая Сара как-то незаметно оказалась единственным человеком с которым можно спокойно, не ища слов и не напяливая на морду равнодушное выражение, поговорить о Джастине.
- Молодец. Летишь завтра? Грубберам не звони, бесполезно.
- Я не идиот.
- Нет. Удачи. Все получится.
- Ты хотела о чем-то поговорить?
-Да, сложно было решиться. Поэтому, пожалуйста, ни слова, пока не закончу. Мне… Я… хочу ребенка. Больше творчества хочу. Молчи. Родного, близкого человечка, называй это мечтой. Рожать от безликого донора не буду. Прошу, не перебивай. Должна почувствовать отца своего ребенка, прочувствовать, черт, я должна элементарно его уважать, ценить за что-то. Ты один из двух людей в моей жизни, кого я уважаю и кого смогла, как кажется, почувствовать. Теперь говори.