Стоп, Кинни. Джастин не игрушка, не ребенок и это его жизнь, правила которой он создает сам, пути движения выбирает сам. Семь месяцев назад вы решили, пришли к соглашению. Ему надо сделать себя, показать. А семья Груббер-Мастор… Я застонал. Семья Груббер-Мастор за определенные заслуги этому очень и очень поспособствует. Был уверен, если Джастин пойдет на договор, они, со своей стороны, тоже будут придерживаться правил. И он выиграет.
Потом станет успешным, известным, на его выставки станут ломиться покупатели, критики. И кого тогда будут ебать условия договора! Если бы он был посредственностью, прокладывающей путь наверх только с помощью задницы, отсосов и интриг, - первый бы не стал тратить время. Но он всегда был талантливым упрямцем и принципиальным засранцем. К сожалению, талантливым засранцам тоже нужна помощь. А тут я бессилен…
Вот и вернулись в рамки той же окружности, той же реальности, о которой говорили в машине. Только более натуралистично, конкретно. Если ему придется делать выбор, то это будет - его выбор, его жизнь. Не моя. Мы вместе, но не парочка, «слитая в организм, двигающийся в одном направлении», у каждого поиск пути. Джастин особенно, - молод, все впереди.
Тогда он услышал и уехал в Нью – Йорк. Теперь имеет полное право решать, как ему распоряжаться своим членом и своим талантом.
Выпить… Еще… Быстро…
Все, хватит гонять мысль по кругу. Выводы сделаны. Он умный и разберется. Мое дело – не мешать. Не лезть. Не сбивать. Ну, и конечно, не трахаться с Груббер, - стошнит. Не моя территория. И я не художник.
Джастин все болтал и болтал, к нему и благотворительнице подходили разные люди, лесби трепала его по плечу, затылку. Очередной престарелый гей чуть не схватил юный талант за задницу, но, напоровшись, на мой взгляд в упор, - спешно ретировался.
Я же получил не менее десятка завуалированных и не очень приглашений «посмотреть, увидеть, насладиться, поговорить», познакомился с тремя потенциальными клиентами, двое из которых, - очень привлекательные для Киннетика, выразили желание провести деловые встречи через несколько дней. Их намерения относительно «постпереговорных» мероприятий были более чем прозрачны. Что ж, это бизнес, рабочий момент. На время Нью - Йорка от моногамии отписались.
…Но чем больше было движения, тем больше я зверел, представляя, как он расплачивается за свое искусство, а я обрабатываю клиентов. Ирония. И где грань?
Наконец его отпустили. И Джастин был настолько воодушевлен, возбужден и доволен, что, кажется, напрочь забыл о сомнениях.
Весь обратный путь он говорит… и говорит… и говорит… Что через пару месяцев новая выставка, что ему заказали работы друзья Груббер-Мастор для личных коллекций, а миссис ни словом не намекнула о какой-то плате и долге. Да, он помнит мои слова, доверять нельзя, но что с него сейчас взять? Крепче обнимаю, заталкивая в горло циничные ремарки, способные затемнить солнечно-щебечущий свет. Молчу. Буду молчать. Его жизнь. Его решения. Его победы и разочарования. Его выбор. А если мне и придется, вдруг, совершать выбор за него - то только один раз – дать свободу любым способом, когда почувствую, что мешаю. Вариантов вечеринок–сюрприз много…
Ночью обнимаю затраханное счастливое Солнышко как в последний раз и не могу заснуть. Тревога, мать ее… Внутри натянулась струна.
На следующий день мы пошли на открытие выставки Сары Ллойд.
POV Брайан
Питтсбург. Лофт. Февраль 2008.
Вколачиваю этого латиноамериканца в кровать, он извивается и стонет, умоляя еще, жестко, резко, больно. С каждым входом-выходом чувствую, как исчезает тот Брайан Кинни, которым стал за последние годы с Джастином и за год-три месяца без него. Не будет больше солнышкиного Брайана - пьедестал занял бесчувственный эгоистичный хрен. Моя маска будет равна моей сущности. Только перед Гасом стану выдергивать себя «хорошего», ибо он сейчас все, что осталось.
Последний удар размазывает кончившего латиноса на постели. А я гипнотизирую фотографию: две обнаженные мужские спины.
И улыбаюсь… Все было и есть правильно, Кинни.
POV Джастин.
Малага. Февраль 2008.
Еще минута и кончу. Гектор методично бьется в меня, мозг плавится от его рыков, моих стонов и энергетики, превратившей спальню чуть ли не в корриду.
- Даааааа, - он не выдерживает первым, - Джастин…
Дергаюсь, падаю на кровать, раскаленная волна удовольствия сменяется ледяным штормом. Черт, Гектор знает, как довести до экстаза: руками, губами, языком, членом. Он хороший, - второй в моей жизни после… Стоп. Стоп. Стоп. Первого - нет. Первый… любимый… лучший… нужный - его нет. Всё сказал – и ушел. А раз место свободно, его займет Гектор. Блядь, чертов первый… что б тебя… что б ты… Иди на хуй. На хуй. На хуй. Поворачиваюсь к Гектору, обнимаю, целую.
- Было здорово…
- Джастин, ты даешь мне столько, что я готов на все. Люблю тебя, ангел.
- Гектор, не я, - ты меня держишь.
Черт, нет, не могу произнести. Он много, много для меня, но не любовь.
Я ведь знаю, что такое, на самом деле любить и как это – любить:
… когда час до встречи с ним кажется вечностью;
… когда его губы только дышат на волосы, а ты уже кончаешь от затапливающей нежности, запаха, желания;
… когда в любом месте выискиваешь его лицо и фигуру;
… когда фантазия и реальность - в нем одном;
… когда закрываешь глаза и, не вслушиваясь в слова, умираешь от любви только к голосу;
… когда воспоминания о прошедшей ночи заставляют член моментально вскакивать, где угодно и перед кем угодно;
… когда, чувствуя его в себе, задыхаясь от дикого желания, понимаешь, всё остальное – суррогат, подделка, мельтешение, а истинно – только это, здесь и сейчас;
… когда с ним рядом – ничего не страшно;
… когда, видя его, распадающегося на атомы во время болезни, концентрируешь жизнь в одной точке: не дать сорваться, напоить, помочь, подержать, забрать часть боли себе;
… когда понимаешь, он, наконец, тебе доверяет;