Громкое ржание. Тим лежал на траве, раскинув в стороны руки. Рядом что-то шевелилось. Значит, его все-таки бортанули через шестерку. Невысокий парень с треугольным лицом поднялся с колен и потрепал Тима по щеке.
А потом ударил ногой под дых.
— … Еще раз намылишься в эту сторону, сопляк, белые тапки сразу заказывай. Понял?
Тим последний раз взглянул на рыжего — чтобы запомнить. И, повернувшись, пошел к Кольцевой. Сзади слышалось веселое похихикивание.
Дома Тим с остервенением стянул с себя джинсы и швырнул их в бак. Потом подошел к зеркалу и посмотрел на себя. На правой скуле — темное пятнышко, под носом — чешуйки засохшей крови. Могло быть и хуже. Серегино лицо в сравнении с этим — настоящая батальная картина рядом с белым листом бумаги. Или даже морская картина. Или даже натюрморт. Потому что за последние две недели Серегино лицо стало синим. Как баклажан.
Глава 4
Газопровод — это глухая зачуханная улочка на южной окраине Москвы. С высоты птичьего полета она и в самом деле напоминает изогнутое под тупым углом колено трубы. Возможно, что настоящее название улицы звучит несколько иначе — «Газопроводная», а на табличке обшарпанного автобуса, который курсирует по Варшавскому шоссе, просто не хватило места для последних трех букв — кто знает… Никто из местных мальчишек этим особо не интересовался. Газопровод — так Газопровод. Рабочая слободка. Спальный район. Край, открытый всем ветрам. Несмотря на относительную близость к экватору, здесь гораздо холоднее, чем в Медведково или на Красной Пресне — опять-таки из-за проклятущего ветра.
Жители Газопровода обладают несколькими чертами, разительно отличающими их от остальных москвичей. Например, водители автобусов, утюжащих Варшавское шоссе, Россошанскую и другие улицы, прилегающие к Газопроводу, принципиально не объявляют остановок — даже в разгар зимы, когда стекла в салоне покрываются толстой ледяной коркой. Поэтому местные жители научились ориентироваться в пространстве без помощи зрения, слуха, обоняния, осязания и даже вкуса.
ОНИ НИКОГДА НЕ ПРОПУСКАЮТ СВОЮ ОСТАНОВКУ.
Возможно, газопроводские аборигены ориентируются при помощи почек. Или рудиментарного отростка на кончике позвоночника. Или среднего уха. Никто этого никогда не узнает — если, конечно, ученые не заинтересуются необычным феноменом.
Во всем остальном это был обычный глухой район и обычная глухая улица, где повседневной формой одежды были китайские и тайваньские брюки-слаксы, самым популярным блюдом — яичница с жареной картошкой, самым популярным сериалом — «Петербургские тайны», самыми горячо любимыми народными героями — Маша Распутина, Мишка Япончик и генерал Лебедь.
Здесь жили и воспитывались два старых (а может, уже бывших) друга — Сергей Светлов и Тимофей Медведев. Конечно, кроме них тут жили и воспитывались еще много других мальчишек: Витька Снегирев, например, а еще Дима Смольский, Дима Комлев по прозвищу Шарло; обитали на Газопроводе и девчонки — Алла Рассолько и Наташа Решетникова, ну, и много других, конечно. Кто их считал? Да и речь, честно говоря, пойдет здесь вовсе не о девчонках.
Тимошина и Сережина мамы познакомились давным-давно, еще в Медведково, когда снимали там квартиры в одном дворе и время от времени выходили прогуляться с колясками, в которых лежали, укутанные в пеленки, два будущих бывших друга — Тим и Серега. Тимошина мама была высокая, под метр семьдесят пять, у нее были длинные волосы и большие невыспавшиеся серо-зеленые глаза; мама Сереги Светлова была маленькая и полная, а под подушкой в коляске у нее всегда лежала начатая плитка шоколада и журнал «Работница».
В то время было хорошо — по крайней мере так утверждали мамы, — не хватало только памперсов и собственных двухкомнатных квартир.
Потом их папы получили квартиры на Газопроводе, а потом появились памперсы (и еще много-много всяких полезных вещей), но мамы все равно были недовольны. Видно, потому, что мамы всегда бывают чем-то недовольны. А может, потому, что с тех самых пор деньги у них почему-то перестали водиться. Да и памперсы теперь были им как-то побоку, потому что будущие бывшие друзья Тим и Серега уже вышли из грудного возраста.
Серегины семейные дела вскоре как-то хронически не заладились. Его папа однажды улетел в командировку в Новороссийск и больше оттуда не вернулся. Сначала он присылал деньги и копченую треску, потом — только копченую треску, а потом и треска у него, видно, кончилась.
Когда они перешли в шестой класс, Серега сказал Тимофею, что им пора самим позаботиться о себе. Так прямо и сказал — скучным и деловым тоном, как взрослый. И они после уроков стали ездить на бензозаправку — недалеко от того места, где Варшавское шоссе пересекается с Кольцевой дорогой, образуя неправильный, словно пританцовывающий, крест.
Больше недели они просто стояли как дураки и смотрели, как моют машины другие мальчишки.
Стояли и смотрели.
Иногда им разрешали поднести воду.
Однажды Серега, решив сэкономить время, набрал ведро из-под старого проржавевшего крана, который торчал из земли рядом с эстакадой. Когда опытные мойщики-семиклассники взглянули на его воду, то, ни слова не говоря, тут же вылили ее Сереге на голову. А потом еще и в ухо дали. Оказывается, не любая вода подходит для мытья машин: если там окажется хотя бы десяток-другой песчинок, можно будет поцарапать корпус, и тогда мало того, что место потеряешь, — с хозяином автомобиля вовек не расплатишься.
Но со временем их приняли в «бригаду». Работали по двое, в порядке живой очереди. Вот приехал добитый «жигуль» — его драят Витька и Шарло, потому что первыми пришли сегодня на заправку. Потом прибыла «девятка» — к работе приступают Дима Смольский и Коля Барбус. Наконец тормозит какой-нибудь крученый «крайслер» или «альфа-ромео», и он достается Тиму и Сереге, потому что их очередь подошла. А то, что они сегодня позже остальных явились на работу, никого не должно волновать — очередь есть очередь.
Между собой ребята обычно никогда не дрались, ведь все были свои, газопроводские, да и стоят ли деньги того, чтобы из-за них драться? Даже сопливых второклашек, которым иногда приспичивало подработать на мороженое, — и тех не трогали.
Ну, а если кто-то из чужаков пытался наложить лапу на их общий бизнес, тогда к делу приступали ребята вроде Генки-Будильника и Семы Дворского из девятого класса. Они паслись недалеко от бензоколонки, присматривая, чтобы все было тип-топ, а мойщики платили им за это пятую часть своей дневной выручки. Дрались Генка и Сема — будь здоров. Говорили, что однажды они вдвоем завалили Валерку Лосика, а Валерка (об этом на Газопроводе все знают) «держит» улицу академика Янгеля. И как держит!.. Еще говорили, что у Генки под мышкой есть неприличная татуировка, что он потихоньку курит анашу и что в милиции на него и на Сему Дворского заведено по личному делу.
Как пес-охранник Генка был вполне даже ничего.
Но это — после уроков, во время работы. А встречаться с ним в школе было крайне нежелательно. Ему может не понравиться твоя прическа, или сумка, или даже аккуратно застегнутая верхняя пуговица на рубашке — и тогда он спокойно возьмет тебя за нос, большим и указательным пальцами, и будет больно сжимать, пока из носа не потечет теплая красная юшка. А потом вытрет руку о твой костюм и пойдет дальше. При всем этом Генка не произнесет ни слова. Он забудет о тебе прежде, чем отойдет хотя бы на шаг.
В общем, Генка — это болото. Мальчишки относились к нему примерно так же, как партизаны во время Великой Отечественной относились к родным болотам: воняет, но иногда защищает.
Заработок на бензоколонке был не ахти какой. В хорошие дни выходило долларов семь-восемь на нос. Из них половина уходила Генке и хозяину бензоколонки, еще доллар — в общий котел, на всякий непредвиденный случай. Оставалось совсем немного.