О'Мара накрыла его руку своей ладонью. Жест был трогательным и, судя по всему, вполне искренним.
— Может, сделать перерыв? — осторожно спросила она Фридландера, протягивая коробочку с салфетками.
— Ничего, ничего… — ответил тот, откашлялся и промокнул глаза. Отпил воды из стакана. — Ничего, я в порядке.
О'Мара кивнула и вновь обратилась с вопросом:
— Вам хоть как-то объяснили смерть Джоша?
— Сказали, что сахар слишком сильно упал, и тогда я спросил — почему?! Доктор Гарза сказал, что он в недоумении, — промолвил свидетель, с трудом проговаривая последнее слово и безуспешно пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Я тоже был… в не-до-у-ме-нии. Днем раньше состояние Джоша стабилизировалось. Он с аппетитом пообедал. И поужинал. Сходил в уборную без посторонней помощи. А потом, за одну ночь, прямо в больнице, впал в кому и умер! Бессмыслица!
— Аутопсию сделали? — спросила О'Мара.
— Я настаивал на этом! — загорячился Фридландер. — От всей этой истории пахнет приступ…
— Протестую, ваша честь! — проревел Крамер с места. — Мы сочувствуем свидетелю, но прошу суд проинструктировать его отвечать по существу!
Судья молча кивнул, затем обратился к свидетелю:
— Мистер Фридландер, пожалуйста, просто рассказывайте, как все было.
— Простите, ваша честь… О'Мара ободряюще улыбнулась.
— А скажите, мистер Фридландер, вам показали результаты вскрытия?
— Не сразу, но… Да, показали.
— И что же там сообщалось?
Фридландер взорвался, его лицо пошло пунцовыми пятнами.
— Они заявили, дескать, Джош был накачан инсулином! То есть ночью ему в капельницу впрыснули инсулин! Якобы случайно! И он от этого умер! Больница, видите ли, ошиблась! Примите извинения!
О'Мара украдкой бросила взгляд на отвисшие челюсти присяжных и, помолчав мгновение, спросила:
— Прошу прощения, мистер Фридландер, что приходиться задавать такой вопрос… Но что вы почувствовали, когда узнали об этой ошибке?
— Что я почувствовал? — словно не веря своим ушам, переспросил свидетель. — Что я почувствовал?! Да мне будто сердце вырвали, мне словно…
— Мистер Фридландер, я понимаю, спасибо, мистер Фридландер…
— Мой единственный ребенок… Как нам теперь жить… Боль… никогда не кончается боль…
— Спасибо, мистер Фридландер. Прошу простить, что пришлось подвергнуть вас этой муке… Свидетель ваш, — сказала О'Мара, жестом приглашая Крамера.
Фридландер вытащил из коробки несколько салфеток сразу. Закрыв ими лицо, он молча затрясся на стуле.
Глава 29
Лоренс Крамер поднялся и медленно застегнул пиджак на все пуговицы, давая свидетелю время прийти в себя. У человека сын в могиле, чтоб им всем провалиться…
Впрочем, работа есть работа. Итак, требуется нейтрализовать его показания — так, чтобы не возмутить присяжных… И по возможности превратить Стивена Фридландера в свидетеля защиты.
Крамер приблизился к огражденному «манежу», где сгорбился раздавленный горем отец, мягко, чуть ли не дружески поприветствовал его, словно был вхож в семью.
— Мистер Фридландер, — сказал он, — прежде всего позвольте принести свои соболезнования по поводу трагического ухода вашего сына из жизни.
— Спасибо…
— Я хотел бы кое в чем разобраться, но обещаю, что постараюсь закончить с этим как можно быстрее… Итак, вы упомянули, что двадцать шестого июля видели некоего Давида Льюиса, молодого человека, соседа вашего сына по палате, верно?
— Да, я видел его. Один только раз, правда… Симпатичный паренек.
— А вы знали, что Давид страдал диабетом?
— Д-да… Что-то такое упоминалось…
— Мистер Фридландер, вы помните номер той больничной койки, которую занимал ваш сын?
До этого Фридландер сидел, наклонившись вперед, однако сейчас он стал медленно выпрямляться.
— Номер? Я вас не понимаю…
— Ну хорошо. Ту койку, которая в палате стоит ближе к окну, в больнице именуют «номер один», а ту, которая у двери, — «номер два».
— В таком случае он лежал на койке номер один. Как раз возле окна.
— Вам известно, почему больничные койки нумеруют? — спросил далее Крамер.
— Понятия не имею, — ответил свидетель, начиная демонстрировать нотки растерянности и раздражения.
— А потому, что пациенты получают лекарства согласно номеру палаты и номеру койки, — объяснил адвокат защиты. — Кстати, позвольте узнать: вы заказывали специальную телевизионную опцию для Джоша?
— Нет, ведь он должен был провести в больнице только один день… К чему вы клоните?
— К чему я клоню? — переспросил Крамер и слегка пожал плечами, как бы извиняясь за то, что скажет дальше. — Я клоню к тому, что Давид Льюис выписался из больницы после обеда в тот день, когда вы его там видели. Ваш сын, Джош, той ночью скончался в койке номер два, мистер Фридландер.
— Что? Что вы там бормочете? — спросил свидетель, хмуря брови и кривя рот в гневной усмешке. — Что вы хотите сказать?
— М-м… Давайте я перефразирую, — предложил Крамер, интонациями и тщательно выверенными жестами как бы показывая присяжным: «Я всего лишь делаю свое дело. Этому человеку я не желаю ничего плохого». — Вы знаете, почему вашего сына нашли в койке номер два?
— Не знаю!
— Из-за телевизора. Джош вылез из своей койки, которая стояла у окна, пододвинул свою капельницу к койке номер два, чтобы посмотреть канал… одну секунду… — Крамер зашуршал страницами, — канал «Шоу-тайм». Да, он заказал фильм по этому каналу.
— Впервые слышу!
— Возможно. — Голос Крамера был мягким, сочувствующим, чуть ли не по-отечески теплым, понимающим, что свидетель никак не может взять в толк, что ему сказали. Он до сих пор не разобрался, что именно произошло и почему умер его сын. — Мистер Фридландер, вам все же придется взглянуть в лицо очевидному. Джош получил инсулин Давида Льюиса именно вследствие ошибки. Бумаги о выписке Льюиса пришли уже после того, как медсестра разнесла лекарства согласно графику. В госпиталях столь масштабного размера, как муниципальный, такое неизбежно… Но позвольте спросить: можем ли мы непредвзято взглянуть на эту трагедию и попытаться понять, почему медсестра не осознала свою ошибку вовремя?.. Мне кажется, я вправе дать ответ: ведь Давид и Джош были ровесниками, похожего роста, телосложения… Медсестра принесла инсулин для пациента, спавшего в койке номер два, и, естественно, впрыснула его в рядом стоявшую капельницу. Если бы Джош оставался в своей койке, если бы он не перебрался самовольно…
Крамер дернулся, когда в зале раздался сдавленный крик. Пошатываясь, на ноги поднялась женщина средних лет, очень худая, вся в черном. Прижимая трясущийся кулачок ко рту, она завыла: «Нет, нет, не-ет…»
Фридландер протянул в ее сторону руку:
— Элеонора! Элеонора, не слушай его! Он врет! Джош не виноват…
Лоренс Крамер не обращал внимания на гул, нараставший в зале, не обращал внимания на настойчивый стук судейского молотка. Он уважительно склонил голову и сочувственно промолвил:
— Нам очень жаль, мистер Фридландер. Мы искренне скорбим о вашей потере.
Глава 30
Стрелки только-только перевалили за восемь вечера, когда я, натужно сопя, взбиралась по Потреро-Хилл, на последнем отрезке своей вечерней пробежки.
До сих пор меня навязчиво преследовали заботы следователя: весь день напролет в закуток приходили копы, я разбирала их текущие проблемы, давала советы, диктовала приказы, наверстывала недоделанную бумажную работу, оформляла ордера, улаживала споры — и в целом ненавидела эти трижды клятые канцелярские обязанности.
По вечерам, как правило, звук ритмичных шлепков резиновых подошв по асфальту действовал успокаивающе, однако сегодня было все по-другому.
И за это я винила шефа Траччио.