Неожиданно мелькнул какой-то неопределенный образ, не до конца оформившаяся мысль. Пакет! У Баринова проскочила фраза про пакет, который мне наденут на голову, если передадут Усачеву. Странное совпадение – Машуню ведь убили, задушив пакетом. А Усачев – это тот самый молодой человек мерзкой наружности, который упустил меня в милиции. Интересно все-таки: то, что мне удалось сбежать – это случайность, или специально подстроено капитаном Бариновым? И вообще, у меня создалось впечатление, что Баринов обладает какой-то информацией. Не случайно же мне все время казалось, что тот хочет мне что-то сказать, но не решается. Мелькнула шальная мысль подкараулить его и подробно расспросить. Нет, не стоит. Может, он вовсе и не подстраивал моего побега, а тогда просто возьмет, да арестует и передаст этому Упырю. Жуткая каша воспоминаний о пережитом за последние сутки и довлеющее желание мести не давали сосредоточиться и провести логический анализ фактов. Но в том, что и в похищении, и в убийстве, так или иначе, замешан Усачев, сомнений уже не осталось.
Значит, по крайней мере, один кандидат на исполнение приговора мести уже имеется. Осталось придумать подходящий способ. Первым желанием было обвязаться взрывчаткой, встретить этого выродка прямо в милиции и рвануть чеку.
Собственная жизнь после смерти жены уже не представляла для меня ценности. Горе было слишком близко, и я еще не успел его прожить и пережить.
Получив определенную задачу, мозг начал работу. Самым простым в этом деле было бы изготовить взрывчатку. Для того, у кого в школе любимым предметом была химия, и кто закончил с отличием престижный химический вуз, сделать пару килограммов взрывчатого вещества из того, что продается в хозяйственном магазине, являлось задачей детсадовского уровня.
Я не заметил, как за всеми этими размышлениями прошло никак не менее двух часов. Точное время узнать не было возможности, но из-за того, что лифт перестал ездить туда-сюда, а машины на улице практически исчезли, заключил, что сейчас должна быть уже глубокая ночь. Подступило чувство голода, что неудивительно, так как последний раз я ел еще днем в машине. Можно было бы попробовать поискать ночной магазин, но деньги, как, впрочем, и документы и все остальное отобрали в милиции. Тут вспомнил про тайник, который устроил в машине на случай потери ключа. Достаточно было просто нагнуться и пошарить рукой снизу в моторном отсеке – и можно будет достать ключ и открыть машину. А уж в салоне, во-первых, лежит небольшая заначка из сторублевок и пятисоток, приготовленная на сдачу клиентам и ключ от квартиры, где есть и продукты, и деньги.
Нет, в квартиру сейчас нельзя – можно не сомневаться, что меня там ждут. Может, попозже, через неделю-другую, когда все уляжется.
Представил нашу маленькую, но такую уютную квартирку, и пронзительная мысль о том, что больше никогда не будет наших разговоров с Машуней, звуков и запахов, доносящихся из кухни, теплого сонного чувства родного человека рядом…Защипало в носу. Захотелось по-детски свернуться прямо здесь на лестнице, и заплакать. Похожее чувство я испытал пару лет назад, когда умерла моя мама, но сейчас положение усугублялось ощущением жуткого одиночества и несправедливости.
Тем временем голод усиливался. Вопрос питания надо было как-то решать. В голову приходили только два решения. Первое – рискнуть пробраться в машину и вытащить оттуда мою заначку. Денег в ней хватит на неделю или больше, если, разумеется, найти бесплатное место для ночлега. Риск, конечно, большой. Но, в то же время, если мои преследователи дежурят в квартире, то из окон машину видно плохо и есть шанс остаться незамеченным. А если сидят где-то в засаде поблизости, то, если буду действовать осторожно, сумею их обнаружить.
Еще вариант – зайти к отцу.
Мысль эта вызывала двоякое чувство – с одной стороны, я, несмотря ни на что, продолжал испытывать к нему сыновние чувства, хотя наши отношения никогда не ладились. В то же время не мог забыть того, как он поступил со мной после смерти мамы. Ведь не прошло и месяца с момента, как моя мама, с которой он прожил тридцать лет, слегла и через считанные дни умерла в больнице, а он уже привел в дом какую-то тетку. Но это, по большому счету, можно считать личным делом. Хуже всего было резкое изменение его отношения ко мне, и до того-то не слишком-то родственного. При каждой встрече приходилось слышать оскорбления в свой адрес и обвинения в том, что я, будто бы, только и думаю, как бы прибрать к рукам квартиру, а его самого выгнать на улицу. И хотя время от времени я звонил ему, чтобы узнать, как дела, сейчас вероятность в очередной раз услышать отцовский голос стала для меня настоящей пыткой. Вот уж воистину прав был классик, утверждая, что москвичей испортил квартирный вопрос. Хотя для того, чтобы увидеть – чьи здесь торчат уши, не было необходимости особо всматриваться. Насколько я понял, у нынешней отцовской пассии подрастал бездельник-сынок, и ей очень хотелось сделать кровиночке неплохой подарок. Я воспринимался этой теткой, как конкурент на имущество, принадлежащее ей, по ее мнению, по праву.