Выбрать главу

Как ты запоёшь, если у тебя голос, как у молодого петушка, который впервые пробует закукарекать — ломкий, писклявый, хриплый, даже самому стыдно. На уроках пения Максимка только делал вид, что поёт — широко раскрывал рот. Да обмануть таким образом учителя пения Наркиса Силантьевича было невозможно. Наркис Силантьевич вдруг стучал дирижёрской палочкой по столу, а когда класс замолкал, обращался к ученикам:

— А теперь, дети, послушаем, как поёт Савик… Максим, пропой, пожалуйста, ноту «ре».

Максимка пробовал вытянуть эту проклятую ноту «ре». Получалось что-то невообразимо фальшивое, козлиное, что Наркис Силантьевич зажимал уши ладонями и ставил в классный журнал маленькую тройку, словно хотел подчеркнуть этим, что способности к пению у Максимки вот такие же мизерные, как и эта тройка.

Наркис Силантьевич, может быть, закатил бы Максимке и двойку, но не хотел огорчать Максимкину маму Христину Климентьевну.

Максимкина мама работала учительницей в той же школе, где учился Максимка и которую она когда-то окончила сама да и осталась работать в ней. Христину Климентьевну очень огорчали сыновы оценки по пению. Но что возьмёшь с безголосого! Ему хоть сто двоек закати, петь не научишь…

Не лучше у Максимки было и с физкультурой. Во-первых, Максимка никак не мог научиться ходить в строю. Учитель физкультуры Данила Иванович, бывало, командует: левой, левой, левой — и все под его команду идут левой ногой, а Максимка хоть плачь — правой… Данила Иванович тогда грозно спрашивал:

— Кто там ступает правой?..

Ученики отвечали хором:

— Савик ступает правой… Савик шагает правой…

Во-вторых, у Максимки не получались физические упражнения. Девочки и те выполняли их лучше Максимки. То ли сил у него не хватало, то ли сноровки, а может быть, рост мешал. Только Даниле Ивановичу до этого не было никакого дела. Он всегда ставил Максимке жирную, большущую тройку, чтобы и слепому было видно, какой Максимка неудачник.

Всё то было до войны. Теперь Максимкины табеля с тройками по пению и физкультуре лежали на дне материного сундука. Папа как пошёл на войну, так до этого времени и не отозвался. Да и как он отзовётся, если Максимка с мамой и сёстрами остались во вражеском тылу, а папа по ту сторону фронта.

Теперь в доме за хозяина Максимка. Хозяйничает, конечно, мама, но ответственность лежит на Максимке. Папа, когда уходил в Красную Армию, так и сказал:

— Ну что, брат Максимка, ты теперь один в доме мужчина и на тебе лежит вся ответственность за маму и сестёр…

Ответственность действительно лежала и большая, и не только за маму и сестёр, но ещё и за корову, которой до войны не было и которая появилась теперь. Зачем им до войны была та корова, если молоко, масло, творог можно было купить в сельповском магазине или на колхозном базаре. Да и некому было смотреть за коровой. Мама с папой целый день на работе, а они, дети, в школе.»

Максимкин папа был не лишь бы кто, а врач, заведующий Велешковичской амбулаторией. К нему приходили лечиться не только велешковцы. Да и сам он ездил по деревням, навещал больных. Такие поездки назывались визитами.

Для визитов у папы была казённая лошадь Гуля, бричка на рессорах для лета и возок для зимы. Раз в неделю папа запрягал Гулю, брал с собой кожаный портфель-баул, в котором хранились различные медицинские принадлежности и лекарства, и ехал на визиты.

Если бы не лошадь Гуля и не бричка, то очень тяжело пришлось бы Максимкиной маме Христине Климентьевне, когда все велешковцы бросились в отступление. Да и потом, когда возвращались с него.

В отступлении мама и обзавелась коровой. А случилось это так.

Под вечер, на второй день, что они прятались в лесу, там появились отставшие солдаты военной части, которой командовал политрук Кубасов. Он и принёс горькую весть: главные силы фашистов обошли Велешковичи с юга и с севера, далеко продвинулись на восток.

Максимкина мама очень испугалась, заплакала. Она всё ещё надеялась, что фашистов остановят и война быстро окончится, а тогда из армии вернётся папа и всё наладится. Теперь мама не знала, что делать. Возвращаться домой она боялась и поэтому начала просить политрука Кубасова, чтобы взял её с собой за линию фронта.

— Я и сам, Христина Климентьевна, учитель, — посочувствовал ей политрук. — Только в войну стал военным, и поэтому очень вас понимаю. Но, к сожалению, взять с собой за линию фронта не могу. Мы пойдём нехожеными тропами, будем пробиваться к своим с боями, а у вас трое детей… Так что советую возвращаться в Велешковичи…