Выбрать главу

— Очень мне нужен твой ответ. Я тебе и так верю. Как другу.

Максимка обрадовался.

— Правильно! Если дружба, то и доверять надо, — горячо сказал он. — Если бы не Густя, разве мы вывели бы Грома? А теперь вдруг засомневались. Несправедливо это. А поэтому без Густи я принимать присягу не буду. Можешь меня подозревать, в чём тебе захочется.

— Так, — сказал Кешка. — Значит, двое за то, чтобы принять Густю в наш отряд и допустить её к присяге? Хорошо. А ты, Данилка, на чьей стороне?

— Я не знаю, — ответил Данилка.

— Значит, ты воздержался? — спросил Кешка.

— Воздержался…

— Тогда договоримся так. Пускай Густя выполнит ещё одно задание. Только какое?..

— Пускай батарейки достанет, — подсказал Лёва. — Какие мы партизаны без приёмника.

Максимка попробовал возразить: где Густя достанет те батарейки?

— У немцев, — пошутил Данилка.

— А что, правильно, — подхватил Кешка.

Западня

1

У начальника полиции и СД гауптштурмфюрера Кресендорфа была лысая, словно отполированная, как бильярдный шар, голова. На ней — пара большущих, по хорошему лопуху, ушей, толстоватый нос, с обеих сторон которого синели злые холодные глаза. По рыжим бровям можно было предполагать, что гауптштурмфюрер когда-то имел рыжую чуприну, которая неизвестно отчего выпала. А по щекам и широкому подбородку, сплошь изрезанным шрамами, можно было считать, что начальник полиции и СД в молодые годы был драчливым, или, как теперь говорят, имел хулиганский нрав.

Господин Кресендорф сидел в кресле с высокой спинкой за громадным столом, на котором стоял ящик, обитый чёрным бархатом. В том ящике хранились куклы-марионетки, ибо теперешний гауптштурмфюрер когда-то был бродячим артистом театра марионеток. Господин Кресендорф бросил прежнее ремесло, не приносившее ему прибыли, но ящик с куклами возил с собой.

Господин Кресендорф считал, что теперешняя профессия полицейского-палача чрезвычайно плохо сказывается на его таком необходимом фюреру и Германии здоровье. Поэтому он изредка забавлялся куклами-марионетками, которые возвращали его в бродяжническую молодость, хотя и полуголодную, но и не слишком беспокойную.

По правде говоря, гауптштурмфюрер был очень доволен и даже гордился теперешней своей должностью и той жизнью, которую она обещала. Раньше, когда он был артистом театра марионеток, ему подчинялись только куклы. Держи их на ниточке, шевели пальцами, и они, послушные, хочешь пляшут, а хочешь — плачут. Теперь господин гауптштурмфюрер заполучил такую возможность управлять живыми людьми так же, как куклами-марионетками. Ну, разве не может гордиться этим бывший бродячий артист театра марионеток? Может, он и гордился, но одновременно был и огорчён. Да и как же не огорчаться, если живые люди, в отличие от кукол, не хотят повиноваться господину гауптштурмфюреру. Плевать им и на его звание и на высокую должность…

Может быть, поэтому господин Кресендорф всё чаще брался за ящик с куклами-марионетками. С ними по крайней мере никаких забот. Они подчиняются господину гауптштурмфюреру безоговорочно.

«Что надо делать, — думал господин Кресендорф, — чтобы люди слушались меня, как эти марионетки?.. Их надо убивать, убивать, убивать. Мёртвые имеют две особенности: они не противоречат и наводят ужас на живых».

Его мысли вдруг прервал дежурный, появившийся в комнате. Вытянув руку вверх, он приветствовал своего шефа:

— Хайль Гитлер!..

Кресендорф оторвал взгляд от марионеток, недовольно глянул на дежурного.

— Что тебе?..

— Господин гауптштурмфюрер, полицейский по вашему приказанию явился и ожидает в приёмной…

Кресендорф сложил куклы в ящик, закрыл крышку.

— Пусть заходит, — сказал он.

Дежурный вышел, а на его месте появился как из-под земли Зыль-Бородыль.

— Явился по вашему приказанию, — неумело откозырял он.

Кресендорф вперился жёстким взглядом в лицо полицейского. Тот неловко переступал с ноги на ногу, тяжело, даже с присвистом дышал от страха и предчувствия какой-то беды.

— Что за пакость ты пьёшь? — помахав перед собой рукою, спросил гауптштурмфюрер Зыля-Бородыля.

— Самогонку, господин капитан… И правда, пакость, но лучшей гнать не научились, — объяснил Зыль-Бородыль.

— Самогонку? — переспросил Кресендорф. — Мы будем давать тебе шнапс, господин Бородыль, лучший немецкий шнапс.

— Я, господин начальник, не Бородыль, — начал объяснять полицейский. — Я — Зылев. Бородыль — это кличка, дразнилка, значит.