Фаранда
Спултата
Скипетр Иркуллас
Гават
Ильдас
Интхалас
Сагант
Гафалк
Инквизитор Зевера
Сестра Досада
Брат Провор
Сестра Брань
Рутт
Ноша
Бадаль
Висто
Сэддик
Брейдерал
Онрак
Килава
Улшун Прал
Лера Эпар
Кальт Урманал
Ристаль Эв
Бролос Харан
Ильм Абсинос
Улаг Тогтил
Ном Кала
Инистрал Ован
Кебраль Кориш
Тэник Разбитый
Уругал Сплетенный
Берок Тихий Глас
Кальб Бесшумный Охотник
Халад Великан
Варандас
Хаут
Сувалас
Бурругаст
Гедоран
Гатрас
Санад
Матрона Гунт’ан Асиль
Бре’ниган, Стражник Дж’ан
Саг’Чурок, Охотник К’елль
Гунт Мах, Единственная дочь
Кор Туран, Охотник К’елль
Риток, Охотник К’елль
Гу’Рулл, Убийца Ши’гал
Сулкит
Дестриант Калит (Из эланов)
Силкас Руин
Руд Элаль
Телораст
Кердла
Странник (Эстранн)
Кастет (Сечул Лат)
Кильмандарос
Покой
Маэль
Олар Этил
Удинаас
Икарий, Похититель Жизни
Драконус
Риадд Элейс
Худ
Шеб
Таксилиец
Вид
Асана
Бриз
Ласт
Наппет
Раутос
Сандалат Друкорлат
Вифал
Мейп
Ринд
Пьюл
Кривой
Таракан
Картограф
Маппо Рант
Остряк
Амба
Фейнт
Наперсточек
Пролог
Вначале был свет, потом стало жарко.
Он встал на колени и аккуратно проверил все складочки и подвороты, чтобы на малышку не попадало солнце. Надвинул капюшон, оставив лишь отверстие с кулачок, через которое маленькое личико виднелось серыми пятнами; и нежно поднял ребенка, уложив на сгиб левого локтя. Ничего сложного.
Они ночевали недалеко от единственного на всю округу дерева – но не прямо под ним. Дерево было гамлой, а гамла гневается на людей. Накануне вечером ветки густо покрывала серая листва – пока они не подошли ближе. Нынче утром ветви были голы.
Рутт стоял лицом на запад, держа на руках девочку, которую называл Ноша. Трава вокруг выцвела. Местами ее выдрал сухой ветер – тот ветер, который сдувал почву вокруг корней, обнажая бледные луковицы; растения сохли и умирали. Под сухой землей и луковицами открывался гравий – или черная порода. Равнина Элан теряет волосы – так сказала бы Бадаль, чьи зеленые глаза наблюдали за словами в голове. Безусловно, у нее есть дар; но Рутт знал, что порой дар – замаскированное проклятие.
Бадаль подошла к нему; загорелые руки были тонкие, как шея аиста, ладони покрылись коркой пыли и смотрелись громадными рядом с тощими бедрами. Она сдула мух, облепивших ее губы, и заговорила:
– Бадаль… – Он знал, что стих еще не закончен, но знал и то, что она торопиться не будет. – Мы еще живы.
Она кивнула.
Эти его слова превратились у них в своеобразный ритуал, хотя и продолжали нести налет удивления, недоверия. Прошлой ночью костогрызы особо лютовали, зато, похоже, беглецам наконец удалось оторваться от Отцов.
Рутт поудобнее устроил на руке малышку, которую называл Ноша, и двинулся в путь, ковыляя на распухших ногах. На запад, в сердце равнины Элан.
Он даже не оглядывался проверить, идут ли следом остальные. Кто может, идет. За остальными явятся костогрызы. Рутт не вызывался идти первым в Змейке. Он вообще никуда не вызывался, просто был самым высоким и, пожалуй, самым старшим – наверное, тринадцать, а то и четырнадцать.
За его спиной Бадаль продолжала:
Бадаль смотрела, как идет вперед Рутт, как тянутся следом остальные. Сейчас она и сама присоединится к костлявой змейке. Бадаль вновь сдула мух, но они, конечно, тут же вернулись, облепив раздутые губы и пытаясь впиться в уголки глаз. Когда-то Бадаль была красоткой: зеленые глаза и длинные золотистые косы. Однако красота больше не вызывала улыбок. Когда пустеют закрома, уходит красота.
– Эти мухи, – прошептала она, – плетут узоры страдания. А страдания отвратительны.
Бадаль смотрела на Рутта. Он – голова змейки. Он и клыки тоже – но эту шутку Бадаль держит для себя одной.
Она и другие дети пришли с юга, от развалин домов в Корбансе, Крозисе и Канросе. И даже с островов Отпеласа. Некоторые, как она сама, шли вдоль берега Пеласийского моря и дальше по западному краю Стета – когда-то в бескрайнем лесу они нашли деревянную дорогу, которую иногда называли Просечной дорогой; деревья нарезались кругляшами, которые укладывались ряд за рядом. Другие дети пришли из самого Стета – они двигались по старым руслам, петляющим среди бурелома и больных кустов. Очевидно, Стет действительно был когда-то настоящим лесом и не зря назывался Лес Стет, но Бадаль все равно сомневалась: сама она видела только безжизненную пустошь. Дорогу они называли Просечной, а иногда – ради смеха – Лесной дорогой; это тоже стало шуткой для своих.