Небесные мечи, вы ищете земное горло?
Он бросил взгляд на Странника. Если кто и может ответить на этот вопрос, это он. Самопровозглашенный Господин плиток. Бог неудачи, игрок в судьбы. Жалкое создание. Но, вне всяких сомнений, могущественное.
– Что-то не так? – спросил Банашар, разглядев мертвенно-бледное, покрытое потом лицо Странника.
Единственный глаз уставился на него, а потом скользнул в сторону.
– Твои союзники меня не заботят, – сказал Странник. – Но пришел еще один и теперь поджидает нас.
– Кто?
Странник поморщился.
– Меняем план. Ты ступай первым. Я подожду полного пробуждения Колоды.
– Мы договорились, что ты просто остановишь все до начала. И все.
– Я не могу. Не сейчас.
– Ты уверял, что сегодня ночью не будет насилия.
– И это правда, – ответил бог.
– А теперь кто-то встал у тебя на пути. Странник, тебя переиграли.
Одинокий глаз полыхнул гневным огнем.
– Это ненадолго.
– Я не хочу, чтобы пролилась невинная кровь – кровь моих товарищей. Забери своего врага, если хочешь, но никого больше, понял меня?
Странник оскалился.
– Тогда убери их с моего пути.
Через мгновение Банашар пошел дальше, направляясь ко входу в здание. Шагов через десять он снова остановился, сделал несколько глотков вина и продолжил движение.
Но в этом же и сложность с «мостожогами», так ведь?
Никто не может их убрать с чьего бы то ни было пути.
Стоя неподвижно в тени переулка – после того, как бывший жрец вошел внутрь, – ждал Странник.
Тринадцатый игрок в ночной игре.
Знай он это – сумей пронзить взглядом туман, сгустившийся в ужасной палате, и пересчитать присутствующих, – повернулся бы, забыв обо всех своих планах. Нет, он сбежал бы в горы.
Вместо этого бог ждал, лелея в своем сердце убийство.
А городские песочные часы и полоски фитилей – бесчувственные и безразличные ко всему, кроме неизбежного течения времени – приближали бой колоколов.
Который объявит о наступлении полуночи.
Глава вторая
Он стоял среди гниющих остатков корабельного леса, высокий, но сгорбившийся; если бы не изношенная одежда и развевающиеся на ветру волосы, его можно было бы принять за статую из белого мрамора, выброшенную из города мекросов и волшебным образом приземлившуюся на ноги посреди выцветшего лёсса. За все время, что Удинаас смотрел на него, он ни разу не шевельнулся.
Зашуршал гравий: кто-то еще шел со стороны деревни, и через мгновение рядом очутился Онрак Т’эмлава. Воин некоторое время молчал – спокойно, солидно.
В этом мире, давно понял Удинаас, не стоит спешить; впрочем, он сам в жизни никогда не был сорвиголовой. Долгое время после появления здесь, в Убежище, ему казалось, будто он таскает за собой цепи или бредет по шею в воде. Медленное течение времени в этом месте гасило беспокойное чванство и принуждало к смирению; а Удинаас прекрасно знал, что смирение всегда является непрошеным, выбивая двери и дробя стены. Оно объявляет о себе кулаком по голове, коленом в пах. Не буквально, разумеется, но итог тот же самый. Стоишь на коленях, ловишь ртом воздух, слабый, как сопливое дитя. А весь мир нависает над идиотом, грозя пальцем.
И это все неспроста. Вот если бы я был богом всех богов, только этому я и учил бы – столько, сколько потребуется.
Хотя тогда я бы стал жутко занятым ублюдком – и это справедливо.
Солнце над головой уже не грело, предвещая приход зимы. Поплечницы говорили, что в ближайшие месяцы ляжет глубокий снег. Высохшие листья в бурой траве на вершине холма дрожали и трепетали, словно в испуганном ожидании. Удинаас никогда не любил холод: даже в едва прохладном воздухе его руки немели.
– Чего он хочет? – спросил Онрак.
Удинаас пожал плечами.
– Мы должны прогнать его?
– Нет, Онрак, не думаю, что это необходимо. Сейчас, пожалуй, в нем не осталось боевого духа.