Он узрел иное прошлое. Состоявшееся, когда выбора сделано не было. Он видел то, что ему знакомо, но заключенное в чужом и неизвестном мире. Там они с сородичами сбивались в кучки около костров, а вокруг завывал ветер и во мраке двигались новые существа. Их же преследовала неудача за неудачей. Вместе со своими псами явились соперники, змейкой проскользнули в поросшие мхом соборы хвойных лесов, двинулись вдоль неглубоких речек, а им самим осталось лишь подбирать останки убитой не один день назад дичи и хмуро разглядывать обломки каменных орудий – незнакомых, никогда прежде не виданных. Он понял, что это – вот это все – было тем медленным угасанием, которого удалось избежать в его собственном прошлом.
Посредством Ритуала Телланн. Запечатлевшего живые души внутри мертвой плоти и кости, заключившего искорки разума в иссохшие глазницы.
Здесь, в ином прошлом, в ином месте, ритуала не случилось. А лед, что в его мире служил игрушкой яггутам, здесь двигался куда пожелает, ни на кого не оглядываясь. Мир словно бы уменьшался в размере. Конечно же, подобное случалось и раньше. Приносило с собой мучения, кто-то от них погибал, остальные превозмогали и продолжали жить дальше. Только в этот раз все было по-другому.
В этот раз пришли чужаки.
Он не знал, зачем ему все это показано. Просто до абсурда подробная ложная история, призванная причинить ему боль? Но нет, слишком уж все глубоко проработано, слишком много всего потребовалось, чтобы выстроить концепцию. В конце концов, у него ведь имелись и настоящие раны, которые несложно разбередить. Да, видение, конечно же, было издевательским, но столь масштабным, что личные неудачи на его фоне меркли. Ему показали неотъемлемую слабость его народа, он чувствовал то же самое, что чувствовали последние из выживших в этом ином, горьком мире, мутное понимание – все подходит к концу. Семьям – конец, друзьям – конец, детям – конец. Дальше ничего не будет.
Главное – конец тому, что и сомнению-то никогда не подвергалось. Непрерывности. Мы уверяем себя, что каждому из нас суждено умереть, но наш народ будет жить и дальше. Это самый глубокий из корней, что питает нашу волю к жизни. Если этот корень перерубить, увянет и жизнь. Увянет, иссохнет, выцветет.
Ему дали возможность заплакать еще один, последний раз. Не по себе, но по своему народу.
Когда на землю последний раз падала соленая слезинка имасса? И почувствовала ли земля разницу со всеми предыдущими слезинками? Была ли эта, последняя, горше? Слаще? Обожгла почву, точно кислотой?
Он видел эту слезинку, ее смертельное падение, растянутое до бесконечности, неизмеримо медленный путь. И в то же время понимал, что это фальшь. Последний из них умер с сухими глазами – здесь, в ложном прошлом, Онос Т’лэнн был тому свидетелем – как несчастный храбрец лежит, связанный, истекая кровью, и ждет, когда опустится нож из слоновой кости с кремневым лезвием в руке чужака. Чужаки тоже были голодны, тоже страдали. Сейчас они убьют имасса, последнего из своего народа, и съедят его. Бросят его разбитые, перерубленные кости на полу пещеры, вперемешку с остальными, – а потом, в припадке суеверного ужаса, чужаки бросятся прочь, не оставив ничего им принадлежащего, чтобы духи убитых не смогли их отыскать и преследовать.