К тому времени пролившаяся на землю кровь уже успеет остыть.
Стави скорчила рожицу.
– У него есть тайное имя. Имасское.
Брови сидевшей на камне Стори вытянулись в ниточку, она скосила глаза на малыша, который, пуская слюни, копошился в пыли. Потом извернулась в ее сторону.
– Но мы ведь не сможем его узнать? Ну, то есть он ведь этого имени и сам не знает, откуда ему? Он и говорить-то не может.
– Вот неправда! Он говорит, я сама слышала!
– Он говорит только «гули-гули-гули», вот и все. Мне кажется, это не по-имасски.
Стави подергала себя за спутанные волосы, не обращая внимания на вьющуюся вокруг головы мошкару.
– Но я слышала, как разговаривает отец…
Стори резко вскинула голову, с обвинением в глазах:
– Когда? Ты одна к нему бегала – без меня! Я так и знала!
– Пока ты над ямой на корточках сидела, – ухмыльнулась Стави. – И потом, он же не со мной разговаривал. Сам с собой. Молился, наверное…
– Отец никогда не молится.
– А с кем же он тогда говорил? Наверняка с каким-нибудь имасским божком о пяти головах.
– Серьезно? И с которой же?
– Что значит – с которой?
– С которой он головой говорил?
– Я откуда знаю? С той, которая его слушала. У нее уши были на палочках, и она ими шевелила. А потом вытащила собственный глаз и проглотила его.
Стори вскочила на ноги.
– Теперь он, значит, этим глазом из задницы смотрит!
– А боги иначе и не умеют.
Стори визгливо расхохоталась. Мальчик с перепачканной грязью физиономией оторвался от своих занятий и выпучил глаза, потом улыбнулся и произнес:
– Гули-гули-гули.
– Вот так этого бога и зовут!
– Которую голову? – уточнила Стави.
– Ту, у какой уши какашками забиты, вот которую. Послушай, если мы только узнаем его тайное имя, мы на него разные заклятия сможем наложить. Неснимаемые!
– Ну а я о чем толкую? Только какие заклятия?
– Всякие интересные. Чтобы он только на руках мог ходить. Или чтобы любую речь начинал с «гули-гули-гули». Даже когда вырастет. Когда ему двадцать лет будет, или даже больше, вот!
– Нет, это он уже совсем старый будет. И седой, наверное. Давай еще какие-нибудь придумаем.
Ни о чем таком не подозревающий сын Оноса Т’лэнна и Хетан сидел на земле и рисовал пальцем завитушки поверх легкой пыли. Четыре, расположенные определенным узором, – он старался, чтобы у него наконец вышло правильно. Уже темнело. От камней к нему протянулись тени. Бывшие частью узора.
Письменности у имассов не было. Но глубоко внутри жило нечто неизмеримо более древнее. Словно жидкость. Словно родимое пятно. Волшебство теней, которые ничто не отбрасывает – ничто реальное. Дар беспокойства, обман сверхъестественного, проскользнувшего в наш мир. Следствие в поисках причины. Когда солнце покидало небосвод, заменой ему вспыхивал огонь, а огонь создавал тени, открывал тайны.
У ребенка было тайное имя, записанное неуловимой, недолговечной игрой света и тени, способное являться в мир и снова исчезать – в пляске языков пламени или, как сейчас, в тот миг, когда умирает солнце, когда сам воздух рассыпается мутной пылью.
Абси Кире. Имя, данное отцом, которого неожиданно посетила надежда – тогда, когда все надежды юности уже давно умерли. Имя, взывающее к вере, – у того, кто давно ее лишился. Шепот этого имени – словно холодный ветер, дующий из Пещеры Червя. Абси Кире. Сухое дыхание, что бередит глаза, забывшие, как закрываться. Рожденный любовью крик отчаяния.
Узор в пыли, быстро погружающийся во мрак.
Абси Кире.
Осеннее Обещание.
Стори подняла руку, прервав перечисление заклятий, на которое и дыхания-то уже не хватало, и прислушалась.
– Есть новости, – сказала она.
Стави кивнула и, нагнувшись, взяла мальчика на руки. Он принялся вырываться, выгибая шею, пока не уперся затылком ей в грудь. Тогда она подула на волосенки, покрывающие его чуть продолговатую голову, и малыш сразу успокоился.
– Голоса вроде бы возбужденные.
– Но не радостные.
– Не радостные, – согласилась Стави и повернулась в сторону лагеря – он был от них сразу за небольшой грядой наклонных камней. Она увидела огни костров, а над ними – плотный слой дыма.
– Надо возвращаться.
Хетан негромко выругалась. Девчонки снова уволокли куда-то сводного брата, никто и не заметил. Когда их не было рядом, одиночество тут же распахивало прямо под ней свою огромную пасть, она чувствовала, как, кувыркаясь, падает туда… падает и падает. Внутри так темно и так мало надежды, что падение когда-либо закончится. Милосердным хрустом костей, а потом – блаженным забытьем.