Пыль и бисер (СИ)

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого, что лес — моя колыбель и могила — лес,
Оттого, что я на земле стою лишь одной ногой,
Оттого, что я о тебе спою и никто другой.

Я тебя отвоюю у всех других, у той одной,
Ты не будешь ничей жених, я ничьей женой.
И в последнем споре возьму тебя, замолчи,
У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей.
Я закину ключи и псов прогоню с крыльца
 Оттого, что в земной ночи я вернее пса.

Всегда до слез. С детства.

Я уже почти доиграла, когда со стороны кровати послышался шорох. В сумерках на белоснежной коже лица темные глаза особенно ярки.

— Христос Воскрес, сударь! — я улыбнулась ему как родному.

— Воистину Воскрес!

— Вам, пожалуй, стоит одеться.

Ну до чего восхитительно, когда мужчина умеет краснеть! Есть в этом времени какая-то невинность. При этом она локализована по разным сословиям — уличные дети тут лет с восьми уже ничему не смущаются, а вот люди благородного происхождения зачастую впадают в краску. Трудно им придется.

Я прихватила гитару и отправилась к гостям.

— Ксения Александровна, Ксения Александровна, сыграйте нам! — ко мне подсел почтовый чиновник Катусов. Этот взъерошенный худощавый шатен вряд ли когда станет героем Рябинкину, но в революцию уйдет с ушками.

— Ах, господа, разве я могу вам отказать.

Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.

В дверях показался офицер. Он ошарашенно посмотрел на наше собрание, щелкнул каблуками, произнес «Честь имею», развернулся и ушел.

Гости его даже не заметили. Мы с Фролом переглянулись, я пожала плечами и продолжила.

Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем, и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
 Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, —
За то, что вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не вами!

Аплодисменты — это всегда приятно.

Потом гитара перешла к Рябинкину, у которого получалось куда лучше, чем у меня.

Минутная краса полей,
Цветок увядший, одинокой,
Лишен ты прелести своей
Рукою осени жестокой.
Увы! нам тот же дан удел,
И тот же рок нас угнетает:
С тебя листочек облетел —
От нас веселье отлетает.
Отъемлет каждый день у нас
Или мечту, иль наслажденье.
И каждый разрушает час
Драгое сердцу заблужденье.
Смотри… очарованья нет;
Звезда надежды угасает…
Увы! кто скажет: жизнь иль цвет
Быстрее в мире исчезает?

И я не доживу до рок-музыки. Иногда это непереносимо.

Дальше все читали стихи. Я даже выступила со своими собственными. Имела успех.

Потом мы долго прощались с гостями, Фрол отправился их провожать, позже долго провожался с Рябинкиным и вернулся, когда я уже спала. А я лежала в кровати вдыхая запах незнакомого мужчины. Позабытое чувство, вызывающее странное томление в душе и теле.

* * *

Утром я распахнула портьеры солнечному весеннему дню. На лице блуждала улыбка, и мир казался каким-то чарующим, готовящим приятные сюрпризы. Один сюрприз я увидела у подсвечника — несколько купюр. Несколько минут смотрела в недоумении, а потом поняла — он же помнил, что пришел в бордель. Стало смешно, но еще немного горько, как от несостоявшейся сказки.

Мы позавтракали с Фролушкой, ни словом не упомянув вчерашний инцидент и вернулись к нормальной жизни. На Святой неделе лавка работала полный день моими заботами — это давало существенный прирост выручки, так как соседи наши уходили в праздник с головой. Мальчики работали, я подбивала счета, когда вошел очередной посетитель.

Посыльный из цветочной лавки принес букет белых лилий.

— Вам, барышня, велено передать. — выпалил конопатый мальчуган лет 10. Младше наших.

— Уверен? — я угостила его конфетой, которая была принята с благодарностью.

— Да! Его высокоблагородие так и велели барышне с зелеными глазами передать.

И сбежал. Я же осталась наедине с охапкой одуряюще пахнущих цветов. Мальчишки переглядывались и хихикали.

Со вздохом пришлось отнести это великолепие наверх, потому как аромат заполнял все помещение. Нашла вазу, поставила букет. Красиво.

До вечера я непроизвольно улыбалась. А с первыми сумерками в наши пенаты заглянул Катусов. С книжкой.

— Ксения Александровна, добрейшего Вам дня! — он аж заикаться начал. — Я был потрясен вчерашним вечером и вот принес Вам удивительнейшую книгу. Молодой автор, но уже известный.

«Иванов». Вот за что мне этот курс школьной литературы?

— Антон Павлович Чехов мне очень нравится, Дмитрий Денисович. Особенно пьесы у него удаются.

— Вам тоже так кажется? — и он говорил, говорил, говорил. Еле проводила.

* * *

За ужином Фрол долго глядел то на меня, то в тарелку.

— Ксения Александровна, я вот что спросить хотел…

— Да? — не люблю, когда он так мнется.

— Вам тут не скучно со мной?

Ой ты ж… Это к чему такое? Неужели Рябинкин, собака, таки ревнует?

— Нет, Фрол Матвеевич, мне очень интересно. Я люблю свою работу и очень благодарна за все, что для меня сделали. И Вы и матушка Ваша….

Он засопел, покраснел.

— Что-то случилось? — кто и что ему наплел? Отравлю гада без излишней щепетильности. — А насчет офицера этого — ну не буду больше людей подбирать на улице, если Вы против…

— Да что это…. Греху не дали случиться — дело богоугодное. — отмахнулся он. — Я ж понимаю, что Вам в обществе надо бывать, общаться с образованными, культурными.

Я выдохнула, подбежала к нему и обняла, поцеловав в макушку.

— Мне Вы — дороже любого общества.

Он хрюкнул и неловко обнял меня в ответ. Жаль, что мама не родила мне брата в свое время. Мы бы ладили.