В честь праздника выстроены деревянные карусели, на помостах еще какие-то увеселения, а мы чинно прогуливаемся втроем. Антуан переживал самые сложные чувства. С одной стороны, я вообще мешала ему в общении с Фролом, с другой — оказалась забавным развлечением для его приятелей, и тут же блеснул шанс избавиться от меня навеки, сплавив замуж. Поэтому сегодня я слушала комплименты от него под сопение Фрола. Удивительным образом нам удалось встретить очень много знакомых, все же Саратов был большой деревней всегда. Практически весь пасхальный набор гостей, кое-кого из моих клиенток (те сдержанно кивали или вообще не удостаивали меня вниманием) и множество дорогих друзей Фрола, которые оценивающе пробегались по мне взглядом и явно калькулировали затраты.
Улыбка уже окостенела на лице, особенно от того едва уловимого пренебрежения, с которым нашу группу встречали добропорядочные преуспевающие горожане. То есть среди разночинцев мы еще терпимо смотрелись, а вот для купцов первой гильдии — явно вульгарно.
Появление поручика Татищева не упростило мое положение, но оживление точно внесло.
— Приветствую Вас, Фрол Матвеевич, Ксения Александровна! — Он кивнул шефу, прикоснулся губами к моей ладони. Поцелуй получился чуть более долгий, чем в первый раз, а прикосновение явно более нежным.
Хоть Фрол и напрягся, но пришлось знакомить офицера и с Рябинкиным, и с прочей компанией. Но он словно не замечал неловкости, окутывавшей наш коллектив, взял букетик ландышей у подбежавшей девочки-цветочницы, который я с легким смущением приняла. Положительно, я не знала, как себя вести. То есть в своем времени я бы сходила с ним в любимый клуб, возможно, не один раз. А тут любой жест трактуется неизвестным мне способом, и я уже явно совершила множество ошибок. Да и что ему от меня нужно?
— Сударыня, не согласитесь ли Вы на лодочную прогулку? — это он мне, серьезно?
В парке, как и в 2015 году, практиковалась аренда лодочек, но на Пасху — это как-то рановато, или нет? Я вопросительно посмотрела на Фрола, тот нахмурился.
— Петр Николаевич, разве уже открыта навигация?
— Ради Вас, Ксения Александровна, я ее сам открою. — и пошел в сторону пруда.
Я обернулась к «опекуну».
— Что мне делать? — прошептала так, чтобы слышал только он.
— Решать Вам, Ксения Александровна, только вот лодку он, похоже, нашел. — Фрол вопреки желанию слегка улыбнулся. А я ошеломленно смотрела как несколько подсобных рабочих тащат лодку, весла, открывают причал. Отступать некуда.
От воды шла нездоровая свежесть, но активно гребущий поручик ее не ощущал, а я радовалась, что все эти проклинаемые мной юбки сейчас хоть кое-как, но сохраняют остатки тепла. Фрол с сотоварищами сидел в беседке на берегу водоема и пил чай из самовара с пирожками. Горячими.
— Ксения Александровна, Вам удобно? — поручик с тревогой посмотрел на мои посиневшие губы.
— Да-да, Петр Николаевич. Вы очень хороший капитан. — проклацала я.
— Я еще не встречал Вас в такой обстановке. — осторожно начал он. — Вы редко бываете в обществе?
— После смерти папеньки я соблюдала траур. — потупилась я. Врать надо правдоподобно. — Потом Фрол Матвеевич предложил мне работу бухгалтера. Это занимает много времени, да и не очень хорошо сказывается на моем положении в обществе.
Мой собеседник чуть порозовел.
— Поэтому беззаботной глупенькой барышни из меня не получилось. А в другом статусе здесь не гуляют.
— Простите мне мою нескромность, а как же Ваша семья? — он какой-то слишком настойчивый.
— Маменька умерла, когда я была совсем крошкой. О папеньке Вы, возможно, уже слышали. Позапрошлой осенью он разорился и… не смог этого пережить. Я перебралась из Симбирска сюда и попробовала начать новую жизнь. Одна.
По его лицу пробежала тень, но я решила добить все вопросы в зародыше.
— Пётр Николаевич, мы с Вами современные люди и можем говорить открыто. Для бесприданницы, даже из очень хорошей семьи, вариантов немного. Или замуж за того, за кого в здравом уме не пойдут более благополучные, или какая-то честная работа или… иная судьба, которая хуже смерти. — экая я сегодня трагичная.
— Не говорите так, сударыня. — Он давно уже перестал грести, и мы замерли посреди пруда. Одни, как метеориты в тундре. Почему-то с ним мне не хотелось лицемерить — у нас были общие секреты, что делало нас заговорщиками, да и в остальном он очень располагал к себе.
— Петр Николаевич, я выбрала то, что сохраняет мне самоуважение и честь, хотя, как подозреваю, не все со мной согласны.
— Вы удивительная. Первый раз вижу столь современно мыслящую особу, которая не пытается быть как другие, и при этом не скатывается в эпатаж.
Это он всерьез? Что вообще творится с людьми этой весной? Или я так погрузилась в мелочное выживание, что не замечала их особенностей раньше. Или все же сословные границы определяют куда больше.
— А Вы, Петр Николаевич, ничего не рассказываете о себе.
— Да и нечего очень-то рассказывать. — он снова взялся за весла и греб отрывистыми, широкими взмахами. — Моя maman умерла тоже очень давно. Отец вскоре женился, потом появились дети. И я тоже решил достичь чего-то сам, понимаете?
— Да, когда получаешь что-то извне, это дар. И он до конца принадлежит тому, кто его сделал. А если чего-то достигаешь сам, то это полностью твое.
— Вот! У Вас так хорошо получилось оформить эту мысль в слова!
Он так обрадовался моему красноречию, что чуть не перевернул лодку.
Мы еще потелепались по пруду, но к первым сумерками таки причалили обратно. Поручик галантно помог мне выйти и сдал с рук на руки Фролу, который уже распрощался с большей частью компании. И лишь Катусов с трагедией во взоре следил за этим цирком.
— Надеюсь, мы еще увидимся, Ксения Александровна. Честь имею. — и откланялся.
Домой мы возвращались опять же ни словом ни обмолвившись о водных видах спорта.
За ужином Рябинкин был в ударе: сиял, острил, даже со мной хором спел. Я еще хорошо помнила саундтрек к «Петербургским тайнам», а он увлекался стихами Баратынского.
Играли в фанты, смеялись — как нормальная семья. В отсутствии телевизора и интернета есть определенные преимущества.
Утром заявился Катусов с тенями под глазами. Видимо не спал, думу думал.
— Ксения Александровна, я имею честь пригласить Вас в театр.