Это слишком сложная мысль и ее нужно было подумать позже и основательнее.
— Федор Андреевич! — я старательно смотрела в разные места, только не на него. — Спать пора.
— Да, я пойду в свою комнату, — глухо ответили из-за монитора.
— Вы сидите на своей комнате.
Тут он отвлекся от чтения.
— В 1895 году в городах жила от силы одна седьмая населения. А сейчас наоборот. Поэтому мы расселены очень компактно и комната у нас одна. Я сплю на кровати, а Вам постелем на диване. — я вытащила из шкафа гостевое постельное белье.
В свое время, когда я сюда только перебралась, то отгородила спальный угол тканым панно. Днем комната выглядела авангардно, а ночью текстильный абстракционизм открывал мое лежбище. Будь квартира моей собственной, устроила бы капитальный ремонт, но тетка вышла замуж в Германию, и никто не знал, сколько продержится этот брак. Прежние мужья могли продержаться как пару месяцев, так и пятилетку, так что загадывать было рановато, поэтому жилье не продавали и даже не рисковали сдавать.
— Но это непристойно!
— Федор Андреевич, говорят, что красота — в глазах смотрящего. А приличия — в поступках, тогда.
И задернула за собой штору.
3. Первый шаг
Пробуждение было удивительным. За два года я так привыкла к высоким потолкам — и у Фрола, и в Самаре, и в усадьбе Татищевых, и в Петербурге, конечно, всюду эти поднебесные выси, после которых 2.55 смотрятся коробочкой. Зато свой дом. Наверное.
Фохт так и заснул с ноутом на коленях, и, судя по всему, сны его посещали плохие.
Я аккуратно забрала ноутбук, накрыла одеялом горе-путешественника и отправилась в душ. В конце XIX века можно организовать ванну, но теплый душ с утра — это роскошь, которую люди нашего времени не ценят.
Первый день без корсета. Как-то даже голой себя чувствую. Нормальные трусы, джинсы, которые теперь свободноваты в талии, майка…. И рубашка поверх. Чересчур открытые вещи уже кажутся вульгарными. Некоторые привычки стоит сохранять.
Я заварила нам кофе, приготовила овсянку, сервировала стол.
— Федор Андреевич, извольте завтракать!
Он взвился, ошарашенный и грустный. Раньше он всегда был настороженным, собранным и холодным. Вряд ли очень приятный человек в непрофессиональном общении, но сейчас все еще хуже.
— Я бы хотел привести себя в порядок. — ох, он все-таки умеет краснеть.
Из закромов я выдала ему бритву, полотенце, мыло, свой безразмерный банный халат и приготовилась ждать.
Как и было задумано, утренний туалет моего гостя сопровождался падениями мелких предметов, тихими ругательствами и умилением на моем израненном сердце. Да, это детский сад, но сколько нервов было потрачено на его угрозы и придирки. Нельзя, нельзя такое прощать.
Наконец все стихло, но дверь оставалась закрытой.
— Федор Андреевич, Вы живы?
Тишина.
А ну и правда пропал — смылся во всех смыслах? Я теперь уже и не знаю, в каком месте можно провалиться в прошлое.
Нельзя сказать, что я вообще не думала на этот счет. Как только поняла, что тут я вообще ничего не потеряла, начала вдумчиво анализировать все произошедшее. Пока выходило, что перемещаться у меня вышло только при угрозе жизни. Хотя, когда меня в юности сбил престарелый автомобилист на пешеходном переходе, провалилась я только в «Скорую». Ну а вдруг там в подвале было опасно? В Петербурге же опасность была вполне реальной.
Если считать, что я волшебной удачливостью нашла порталы в прошлое, то почему они одноразовые?
И самое скользкое во всем — паспорт. После того, как с помощью Фрола мы его выцыганили у будущих предков, он не мог вообще очутиться снова там, где мама бы его нашла.
Я пожала плечами и решила погуглить моего гостя. Как ни странно, Федор Андреевич Фохт был знаком архивам российских газет. В частности, он обвинялся в участии в дуэли с поручиком П.Н. Татищевым в октябре 1894 года. В ходе той дуэли поручик был смертельно ранен, а жандарм подвергся служебному расследованию с последующим понижением в чинах. Конфликт между моим мужем и спасителем возник в ходе следствия по обвинению офицеров 6 артиллерийской бригады в антиправительственном заговоре.
В дальнейшем господин Фохт служил на мелких должностях и погиб при задержании бомбиста в феврале 1895 года.
Меня начали терзать смутные сомнения. Род Татищевых в Википедии описывался поверхностно, но родовую усадьбу я таки нашла, как и сведения об эмиграции выживших. Графини Ксении Татищевой обнаружить не удалось. Стало ясно, что в понедельник я иду в областной архив изучать брачные метрики июня 1894 года.
Урчание внизу живота напомнило, что время идет, а гость уже запропал в ванной. Я еще раз окликнула, постучала и вошла. Федор Андреевич всем своим телом занял пол моей тесной ванной. Из носа текла кровь, а сам он пребывал без сознания. Я охнула и полезла за нашатырем — помогло, хоть и не сразу. Видно, что сосудики в глазах полопались. Определенно, сейчас он и меня не узнает. А нет, узнал. Неловко запахнулся и сычом смотрит.
— Что с Вами, Федор Андреевич?
— Да что-то дурно стало, пройдет. — он явно не из ипохондриков.
— И частенько ли Вам так дурнеет? — послал Господь припадочного.
— Редко. — он попытался встать, не смог. Пришлось помочь опереться на стену, чтобы сохранилась иллюзия самостоятельности. А ведь здоровый же тип, сантиметров на пятнадцать выше меня. Очень неудобен в транспортировке.
— С рождения этими припадками страдаете?
— Я не припадочный, сударыня.
— Конечно. Так вот, потери сознания с носовыми кровотечениями давно начались?
Он долго молчал, надеюсь, обдумывая вопрос, а не измышляя отговорку.
— Лет 7 уже.
— Вот просто в один прекрасный день началось само?
— Нет. — язвительно парировал он. — В один не самый прекрасный день я выслеживал бомбиста в императорском поезде.
— Вы видели то крушение? — да ладно, живой очевидец удивительнейшей истории.
Он горько вздохнул.
— Я в нем участвовал.
Время завтрака по умолчанию считают безопасным. Ну что может произойти за едой? Свита полусонно занимала места, Государь и Императрица улыбались старшим детям, когда идиллия закончилась. Вагон подпрыгнул, небо и земля сменялись местами. Первый удар, второй, уже тихий третий. Роскошный, сияющий вагон-столовая превратился в скомканную ловушку. Первым собрался Государь, и придерживая часть потолка своим мощным плечом, организовал выход остальных сквозь прорванную стену. Он оплатит этот подвиг болезнью и безвременной смертью, но спасет всех. Оглушенные придворные не сразу сообразили, что находятся почти в самом низу оврага. Из вагона обслуги слышались слабые стоны, но когда подоспела помощь, там спасать было уже некого. Молодой франт, жутко гордый от того, что может видеть весь двор на расстоянии нескольких шагов, в момент крушения был выброшен из тамбура своего вагона и успел прикрыть грудью большеглазую девочку в серо-голубом платье, когда мимо пронеслась сорванная стальная крыша. Лишь потом он сможет поклониться Великой Княжне, а пока прижимает к земле ее трясущееся тельце.