— Вот эти четыре шва создают hymen. На латыни так девство зовут. В брачную ночь оно все снова порвется и все будут счастливы.
Ну кроме невесты, само собой. Она и от нашатыря-то не обрадовалась. Слезть со стола я ей помогла, одеться тоже, и вот скоро она поймет, что боль останется надолго. Про то, что крови будет еще больше на свадьбе я ей говорить не стала.
Пока мы наверху предавались вышиванию крестиком, купчиха Прянишникова набрала недельный запас шоколада, так что Фрол Матвеич смотрел на меня с умилением.
— Хорошая у Вас, Фрол Матвеич, помощница в делах. Не хуже любой родни будет.
— Да уж, Бог послал.
В четверг с утра в лавку заехала чета Прянишниковых. Я сидела за конторкой максимально сливаясь с интерьером, потому как Фёдор Никитыч был из тех купцов, что двух быков на спор узлом свяжет. И не факт, что хвостами. Но зашел он к нам в настроении хорошем, принял многословные поздравления с удачной свадьбой, пожелал угоститься конфетами с ананасным марципаном, купил на пробу еще несколько коробок лакомств, а супруга его передала сиротинушке кулек орешков со свадебного стола. Я счастливо разулыбалась, поблагодарила щедрую гостью, и лишь у себя рассмотрела, что среди орешков серьги с аметистами лежат. Оно, конечно, подороже 50 рублей, но наличка бы тоже не помешала. А… Купюры вложены между слоями бумаги. Предусмотрительная женщина.
Матрена Саввишна хранила секрет недели две. А потом пришла в аптеку с высокой, тонкой как жердь дамой с поджатыми губами. Не в пример уютной и какой-то домашней Матрене, та была наряжена в элегантный парижский туалет, чем несколько выделялась из купеческой массы, которая до сих пор еще носила налет крестьянского происхождения. Как я поняла, часть купцов втайне гордилась тем, что произошла из незнатного сословия, а теперь может себе позволить куда больше, чем иные князья. Другие же мехом внутрь выворачивались, чтобы стать неотличимыми от дворянства. Так что ко мне принесло даму из другого лагеря.
— Чем могу Вам помочь?
— Доброго здоровьюшка, Ксения Александровна! — Матрена Саввишна чуть разрумянилась от смущения.
— Изволите чайку?
— Да, чайку будет в самый раз.
И потянулись в дом купца Калачева матери семейств с дочерями на выданье. По будним дням сложился особый ритуал, когда с утра пара взволнованных грядущим торжеством дам проходили в мою комнатку, откуда через час-полтора выходили бледны, но довольны собой и увозили корзину шоколада. Спустя несколько недель я пришла к выводу, что пора расширять линейку товаров, так как узнаваемый шоколад на столе становился нездоровым маркером для посвященных. И мы перешли на продажу нижнего белья. Заодно и себе кое-что прикупила. Какое-то особое очарование есть в этих кружавчиках, но панталоны с открытой попой — жесть.
Не сказать, чтоб широкой колонной шли, но на новый гардероб к Рождеству уже хватило. Поначалу заглядывали купчихи, а потом потянулись и барышни в вуалетках. С этими было посложнее, но тариф я увеличивала — товар брали не всегда, а хозяину прибыль приносить надо. Не все имели возможность тряхнуть родителей, так что копился у меня и запас девичьих украшений — жемчугов, браслетов эмалевых, брошек, шпилек с камушками… К Масленице я была морально и материально готовой невестой с сундуком приданного.
— Неугомонная Вы, Ксения Александровна, — повторял Фрол, подбивая к вечеру кассу.
— Дурная, но доходная. — я никогда не спорила с очевидным.
Часть 2
1. Пасхальные подарочки
16 апреля 1894 года мы с Фролом возвращались с пасхальной всенощной вдвоем… Аптекарь простыл и не рисковал высовываться на холод.
Исповедь и причастие после поста дают совершенно особенное настроение, когда хочется быть лучше, совершать добрые поступки, любить…Моя вторая Пасха здесь. Обживаюсь потихоньку.
Мы не торопились — после смерти Анфисы Платоновны нас особо-то никто и не ждал, так что прогулка обоим показалась кстати. Шли молча, аккуратно неся в себе праздник. От Ильинской площади с ее храмом до нашего дома в моем девичестве я добегала минут за 15, но здесь и сейчас дорога вполне могла занять и час. Иногда мимо проезжали возки, в которых горожане с улыбками ехали домой. Каждый в ладонях нес кусочек воскресения Господнего, и струйки крохотных огоньков растекались по улицам. Мы миновали кладбищенскую ограду, прошли овраг, рассекающий Ильинскую улицу и потихоньку пошли вверх. Каждый встречный, независимо от сословия, говорил «Христос Воскресе!» и мы отвечали с легким полупоклоном «Воистину Воскресе!». Что-то праздничное в двадцатом веке было безнадежно утрачено.