— Я наводил справки о Вас, Ксения Александровна. — пауза. Прямо-таки МХАТовская.
— Узнали что-то интересное? — я немного изменила позу, так как корсет при допросе — дополнительная пытка.
Выражение глаз не менялось, как, впрочем, и остальная мимика.
— Любопытно мне, как барышня, всю жизнь прожившая в деревне, в глуши Симбирской губернии, получила столь неординарное образование.
— Батюшка мой, Александр Дмитриевич, Царствие ему небесное, журналы выписывал. — Эту историю я всегда выдавала с видом лихим и придурковатым, хотя сейчас, в трауре, лихой и придурковатый вид был как-то неуместен.
— И с каких же журналов провинциальная барышня научилась разбираться во внешней и внутренней политике?
Я кокетливо заулыбалась и покраснела.
— Да разве ж я эксперт? Я так…. Слушаю разговоры умных мужчин, сравниваю.
— Вы, Ксения Александровна, сами свои выводы мужчинам объясняете. Доступнейшим способом. Сам тому свидетелем был.
— Ах, это…. Семейная размолвка, так бывает.
И такая пикировка продолжалась больше часа. Кто бывал у нас в гостях? Да я и вправду не помню уже. О чем беседовали? Преимущественно пили. И пели. Чтобы снова выпить и спеть.
— Я еще вернусь. В субботу, скорее всего.
Я выпростала из широкого черного кружевного рукава ладонь и подтянула к себе принесенную гостем газету. Полистала и отодвинула.
— Федор Андреевич, Вам будет не до меня в субботу. У Вас появятся совершенно иные заботы.
— Ну это вряд ли.
Полагаю, до Высочайших новостей меня не навестят. Еще по здравом размышлении, писем Фролушке я пока решила не отправлять.
Утро двадцатого октября выдалось ветреным и солнечным. Я совершила обычный свой моцион, выслушала как в церквях читают здравицу императору Александру, поставила две свечки за упокой и пошла прочь. Вечером ко мне никто не пришел.
Наутро город так же безмолвствовал. В газетах все так же печатали сводки о здоровье Государя и выражали осторожную надежду, что все еще выправится.
А глубоким вечером, когда все уже давно легли, в нашем флигеле раздался стук. Даже не так, раздался СТУК. Выносили дверь. Я выскочила в одном белье, на ходу заматываясь в шаль и обнаружила господина Фохта.
— Я должен задержать Вас, сударыня. — немного нервно заявил ночной гость.
— На каком же основании? — безумно хотелось спать. Просто нечеловечески.
— По подозрению в государственном преступлении. — а как глазки-то меня буравят.
— Помилуйте, Федор Андреевич, ночь на дворе, какие преступления, а тем более государственные, я могу совершать? — ветер пронизывает даже вглубь костей.
— Вы имели преступный умысел против Государя!
И вот надо мне было лезть со своим языком?
— Ни разу в жизни.
— Откуда Вам было известно, что Государь скончается?
— Да Вы что?! — вот-вот, изумления и горя побольше и перекреститься неплохо. — Какая трагедия!
— Но Вы знали!
— Понятия не имела, Федор Андреевич. Просто предположила, что за несколько дней Вы найдете лучший объект для изучения, чем я. По пятницам сюда новая партия паломников приезжает, поэтому есть шанс, что кто-то попадется куда более близкий вам по роду деятельности. — и глазками хлоп-хлоп.
— Я Вам не верю.
— Ваше право. Но рассудите сами — задержите Вы меня, рапорт напишете, где сообщите, что приставали к скорбящей вдове, а когда она предложила поискать более серьезных преступников, обвинили в государственной измене. С меня-то спрос маленький, а Вы — государственный служащий, таким глупости по должности совершать не стоит. — да, глумлюсь. Но у меня появилась идея.
— Не выезжайте из города без уведомления полиции.
— И Вам доброй ночи. — пожелала я удаляющейся спине. И пальчиком помахала. Средним.
3. Крыса, бегущая с корабля
— Вы, Федор Андреевич, велели уведомлять о моих перемещениях. Так вот, я уезжаю завтра. — и в ответ на недоуменно приподнятую бровь — К свекру моему, Николаю Владимировичу.
— С чего такая внезапная поездка, Ваше Сиятельство? — язвительно осведомился он.
— Скоро у моего покойного супруга день Ангела. Я хотела бы провести это время с семьей.