Я вылез на крышу. На готической крыше находится множество элементов, практически невидимых снизу. Мы же видим лишь кружевную конструкцию. Вся крыша покрыта различными сложными орнаментами, из которых одни обладают конструкционным значением, а другие – нет, зато имеется за что можно схватиться. Выступы, пинакли, контрфорсы… Готические крыши весьма выгодны,3а неоготические – тем более.
Я увидел его. Он осторожно полз на наклонной плоскости черепиц, держа в руке веревку, таща за собой свободную, явно слишком большую рясу, и цепляясь за все, что попало, будто коричневый осьминог. Принимая во внимание, что он не жил со вчерашнего дня, а как раз сейчас в очередной раз собирался повеситься, с его стороны это было избыточная осторожность.
Тут мне вспомнилось, что у него была боязнь высоты. Кое-какие вещи не меняются. Только лишь благодаря тому я и успел.
Я сошел на карниз, прошел его и уселся на сложном, каменном пинакле, к которому монах с трудом привязывал веревку. Выглядело все это так, будто бы он присоединился к горгульям, которые и так во множестве населяли крышу.
Высота как-то не производит на меня впечатления. Еще с детства. Для меня пройти п рельсу, проложенному между небоскребами, такое же легкое занятии, как пройти по рельсу, лежащему на земле. Если я могу сидеть на спинке лавки и не терять равновесия, так почему бы не сидеть точно так же на поручне моста или балкона? Ведь это то же самое. В иное время я мог бы без всякой страховки быть строителем небоскребов.
С этой стороны он выглядел лет на двенадцать. Потому что тонул в рясе, ну совершенно, как будто бы окутался конским чепраком. Из-под обширного, ну прямо как шатер, капюшона, выглядывала маленькая, обритая практически под ноль голова, маленькие, детские ладони пытались привязать веревку.
- Зачем ты это делаешь? – спросил я.
Тот поглядел отсутствующим взглядом, и до меня дошло, что он уже вкрутился: порочный круг, обратное сопряжение, до него не доходило, что происходит, он все время пытался: а вдруг в этот раз и удастся.
- Они меня не получат, - проблеял монах. – Идут за мной, но меня не получат.
- Кто идет за тобой?
- Плакальщики… Идут схватить меня! Михала захватили, но меня не получат!
- Так ведь ты же уже не живешь. Ты повесился. И ты ведь уже видишь, что то не выход. – Сцена из фильма: неудавшийся самоубийца и полицейский. Не хватало только лишь пожарников на низу и растянутой сетки. – Разорви эту последовательность. Погляди на меня. Ты сделал ошибку. Ужасную ошибку. Но тебе не нужно ее повторять.
- Н-нет… не могу… Они идут за мной.
- Я защищу тебя. Я могу забрать тебя отсюда.
Тот неожиданно глянул на меня; в его серых глазах ребенка тлела надежда. А мне стало его жалко. Все это пепел и пыль… И ничего больше. Парень усердно соглашался со мной, но его ладони все время были заняты веревкой, пытаясь затянуть неумелый узел у основания контрфорса.
- Не могу… не могу перестать. – Он поднял веревку в средине и завязал кривую петлю, через которую протянул нижнюю часть шнура. Узел виселицы. – Не могу… перестать… Они идут…
Внизу кто-то стоял. Настолько черный и неподвижный, что я сразу его и не заметил. Он стоял в самом низу, посреди двора, где перед тем, наверняка, ничего не было. Еще один монах, но громадный и сотканный из темноты. Собственно говоря, выглядел он будто одна лишь ряса. Темнее ночи. Ладони он прятал в свободных рукавах и стоял, не двигаясь. Немного похожий на притворяющихся монахами мимов, что неподвижно стоят на рынках городов, пока не бросишь монету в кружку. Подняв голову, он глядел на нас пустой дырой капюшона, заполненного черным небытием.
А потом вдруг дернулся молниеносным движением, словно подхваченный ветром обрывок сажи. Одна моментальная, размазанная вспышка черноты – и исчез в дверях монастыря. Будто паук или крыса. В мгновение ока.
И двор сделался пустым.
Нехорошо.
- За мной идут… - застонал Альберт и начал дергаться с веревкой, желая расширить петлю.
Я услышал тихий звук, прозвучавший словно стук погремушки гремучей змеи: отдаленное, неразборчивое перешептывание и шелест сухих листьев одновременно. А потом крупная, сидящая на углу горгулья неожиданно повернулась, показывая лицо, выглядящее, словно пожелтевший птичий череп. Будто стервятник. Повернувшись, она начала выпрямлять бесплотную тушу, словно трепещущий черный тюль или лист сажи. Создание немного походило на человекообразного грифа, укрытого в черном одеянии. И немного – на врача времен Черной Смерти.
Скекс.
Я называл их скексами в память персонажей из сказочного мультика, перепугавших меня в детстве.
Если здесь что-то в наибольшей степени походило на демонов, то как раз они. Их притягивает скоропостижная, неожиданная смерть в нашем мире. Возможно, это разновидность своеобразных пожирателей падали.
На лестнице раздались тяжелые, мерные шаги. Пока что где-то в глубине. Было слышно, что скрипят старые, вытертые ступени.
Я отбросил полу плаща и вытащил обрез из кобуры. На некоторых существ он здесь действует, на других – в какой-то мере, а на некоторых – вообще не производит впечатления. Ведь это всего лишь эманация моей психики.
Выстрел прозвучал, будто неожиданный гром. Лиловым светом он ударил по кольчатым, псевдоготическим орнаментам, по мокрым от мороси черепицам.
Скекс издал из себя рвущий нервы визг, звучащий, словно пущенный задом наоборот свиной. Выстрел высосал из него часть черноты, в которую он был окутан, и втянул ее в ствол. По крайней мере, так это выглядело. Скекс свернулся на месте, словно черное торнадо, и исчез с крыши. И схватился рукой за контрфорс и выглянул за край. Чудище ползло по стене головой вниз, будто гигантская ночная бабочка..
Я прицелился, только скекс впитался в пятно тени и исчез.
По крайней мере, все это его лишило части сил..
Шаги на лестнице звучали все более выразитель, я слышал, что колокола начали вибрировать, словно бы сквозь них протекал ток.
Чтобы там не лезло наверх, казалось оно могущественным. Над городком тысячи ворон взбились в искаженное небо, раня уши хоральным карканьем. Сквозь маленькие окошки в стене колокольни целыми тучами бежали всклокоченные летучие мыши.
Что бы это ни было, я знал, что с ним нам не справиться. Я просто чувствовал это. И знал, что по этой лестнице спуститься не сможем.
Мой монах как раз стоял на трясущихся ногах и меленькими шажками пытался подойти к краю с веревкой, обернутой вокруг шеи.
- Они уже идут сюда… - прохрипел он, после чего широко развел руки и рухнул лицом вперед, прямиком в смолистое ничто.
Не успел. Я резко выбросил руку вперед, стиснул в горсти толстую ткань капюшона и удержал его.
Парень спазматически дышал, вытаращив глаза; он не понимал, что творится. Неважно, сколько раз ты рухнешь лицом прямиком в темноту, с зажатой на шее толстой петлей, которая размозжит тебе шейные позвонки и раздавит дыхательное горло. Всякий раз это точно так же ужасно.
И никогда ничего не решит, равно как не позволит от чего-то убежать.
Не освобождая захвата, я снял веревку с шеи монаха, потом притянул к себе и оплел в поясе, но концом, а не средней частью шнура, на которой тот завязал неудачную петлю. Потом подбил ему колени и посадил на черепице. При этом я пробовал вспомнить ту чудовищную картинку, которую видел утром. Насколько высоко он свисал? Сколько свободной веревки оставалось у него под ногами? Это был шнур от какого-то из колоколов, но более тонкий по сравнению с остальными. Толщиной с мой большой палец.
- Идет…сюда… - промямлил Альберт.
И действительно, это нечто шло сюда. Я четко и чувствовал, и слышал это. У меня начали дрожать колени. Действительно, что-то сюда шло. Ступени скрипели, одна за другой; ежесекундно можно было слышать, как ударяет в них тяжелая подошва, как будто вырезанная из камня.