- Вот этого зубатого приятеля с четырьмя крыльями я на твоем месте отсюда бы вынесла. А еще лучше, отдай его тому, кого не любишь.
- Пазузу? Он персидский и очень древний. Я купил его от одного бедуина, который просто не мог позволить себе иметь подделки. Я наклеил ему ярлык от какой-то дешевки, купленной в государственном "Артисанате", так они и внимания не обратили.
- Но он злой. И не любит тебя. И вон та африканская маска тоже нехорошая.
- Это всего лишь старый камень и кусок древесины.
Фигурка и вправду изображала старого и довольно-таки гадкого демона, вот только я как-то не чувствовал в нем особого Ка. У него была душа камня.
- Это в форме, а не в материале или истории этой фигурки, - объявила Патриция.
Она уселась в кресле, вытягивая сплетенные ноги далеко перед собой.
- Можно мне снять сапоги? Я чистая, никаких неприятных эффектов не будет.
В жизни не встречал подобной женщины.
- Чувствуй себя как дома. Здесь ты в качестве потерпевшего крушение. Временно проживаешь, а не отбываешь светский визит, - глянул я с улыбкой, сворачивая сигарету.
- Верно, - заявила она. – Мы слишком недолго знаем один другого, чтобы наносить визиты.
Вернулась она не только без сапог, но без чулок, босиком, после чего влезла на кресло, подвернув под себя ноги, и потянулась за бокалом.
- Играешь черными?
Я закурил, вытащил из бара сливовицу и налил себе рюмку, на всякий случай поставил второй и для нее. Я очень хорошо воспитан и старомоден. На столике перед камином стояла моя шахматная доска с расставленной партией. Той самой, которую мы прервали и уже не доиграем. Рядом, на комоде, лежала коробочка с трик-траком и другая, из дерева гевеи, содержащая комплект для игры в го, шкатулка с маджонгом. Все они выглядели осиротевшими.
- Уже нет.
- Почему?
- Я играл с приятелем. Прошлым месяцем он скончался. И я не могу заставить себя снять эту партию и спрятать шахматы.
- Извини, - произнесла Патриция тихо и совершенно откровенно. Уже давно я не слыхал, чтобы женщина пользовалась этим словом. Последние годы оно было предназначено исключительно для мужчин.
- Все равно, нужно было это сделать. Конец играм.
- То есть, как? Уже не будешь играть?
- Уже нет с кем. Я не знаю никого, кто желал бы проводить время, болтая над доской в старомодную игру и немного выпивая. Теперь играют в то, что имеется в телефоне.
- Кто знает, - произнесла Патриция себе под нос.
Стало тихо.
- И чей был ход?
- Его.
- Тебе его не хватает?
- Я называл его другом. У меня это многое значит, знаю много людей, но приятелей всего несколько. С женщинами бывает по-всякому, они приходят и уходят, один день они самые дорогие любимые, а в другой день – враги. А друг он на постоянно. Что-то вроде брата. Он может позволить себе быть верным, в особенности же, позволить, чтобы не было капризов, потому что вас ничего не объединяет. Он может быть и благожелательным, и объективным. Твои дела его волнуют, но не касаются. Заскочит, поговорит и уйдет, тем не менее, он всегда есть там.
Сейчас она спросит, а не гомо я, случаем, подумал я.
- Понятно, - только и произнесла Патриция. Она встала и прошлась по комнате. Босиком она так же казалась высокой и длинноногой, что случается редко. Я выпил сливовицу и поглядел на ее ступни. Стройные, идеальной формы.
Не люблю я этого этапа знакомства. Не знаю, то ли что-то искрит, то ли все это какие-то игры. Один фальшивый шаг, и конец. Словно на минном поле. "Ах, мне уже пора идти". И куда она пойдет?
- Это сливовица?
- Ла. Любишь? Гляди, крепкая.
- Обожаю. И мне совсем не мешает, что крепкая. Дома у меня "Пасхальная", семьдесят пять оборотов. Только я попрошу еще и чаю.
И сливовицу любит.
Это я почувствовал, стоя в кухне над чашкой, слушая бульканье электрического чайника. Что-то недоброе. Неожиданный холод в воздухе, марш ледяных мурашек по спине. За кухонным окном расходился ветряной колокольчик, хотя воздух был спокойный.
Как будто бы что-то прошло через дом.
Когда я вернулся в гостиную, она стояла над столиком с шахматной доской, глядя на фигуры и размышляя со смешно сведенными бровями, а потом протянула руку к белому коню.
Бокал издал высокий, певучий треск и разлетелся в ее руке блестящими обломками. Остатки вина хлюпнули на ковер. Патриция тихонько вскрикнула и отскочила назад. Глянула на стеклянную ножку, которую держала в ладони, пососала палец.
Я отставил чашки на столик, подскочил к ней.
- Порезалась?
- Даже не знаю, что произошло… Залила тебе ковер.
- И черт с ним. Я выливал на него всякое спиртное в мире. И его можно было бы перегнать в коньяк. Уже и не помню, какого он был цвета. Покажи-ка, сейчас принесу пластырь. Не шевелись, а не то покалечишься. Я сейчас соберу стекло.
Я собирал осколки у ее ног, мелкие и острые будто иглы. Никогда я не видел, чтобы стеклянный бокал так повел себя.
- Это всего лишь царапина, да на мне все заживает, как на собаке, - сказала Патриция. – Не надо заклеивать.
Широким шагом она сошла с ковра и открыла свою сумочку, нашла маленький флакончик и и капнула на ладонь жидкостью пурпурного цвета. Резко запахло травами и будто бы медью.
- Сейчас принесу перекись, - предложил я.
- Это гораздо лучше. Погляди, порез совсем исчез.
И правда, разрез на коже перестал кровоточить и полностью закрылась. Осталась едва видимая, тоненькая полоска.
- Что это такое?
- Ведьмовской эликсир, - Патриция усмехнулась. – Этот твой приятель… Похоже, я ему не нравлюсь. Чем он занимался? Был каким-то священником?
Я поглядел на нее.
- Михал? Он был монахом.
- Монахом? Еще лучше. Я так и знала.
- Откуда?
- Ведьмы не любят монахов, монахи не любят ведьм. Это инстинкт.
- Он умер, - сказал я. – Ушел. Здесь его нет. Если бы было по-другому, я бы знал.
- Даже прямо так его тебе не хватает?
- Дело не в этом. Я бы знал, если бы здесь был какой-нибудь умерший. Такие вещи я чувствую.
Ненадолго повисла тишина.
- С самого детства я вижу покойных. С тех пор, как себя помню, вижу сны про духов. Как чертова антенна воспринимаю различные события, связанные с чьей-нибудь смертью. Недавно ко мне приходил какой-то израильский солдат, влюбившийся в палестинскую девушку. Брат этой девушки был, как сейчас элегантно говорится "боевиком", террористом. Он мечтал об убийстве евреев, буквально дышал ненавистью. Только все, в основном, заканчивалось бросании камнями и коктейлями Молотова по танкам. Солдат узнал, что этого брата вычислили, когда тот встречался с дружками, еще более опасными, чем он сам, типами. Настоящими террористами. Они провели какое-то кровавое покушение на Территории Газы и теперь обдумывали следующее. Он знал, что их сцапают, но боялся за свою девушку, потому предупредил ее. Та полетела к братцу, а его дружки устроили на солдат ловушку, так что погибла куча народу. Утечку выявили, парня отдали под суд и расстреляли. Быстро, без особой огласки, у дверей в гараж на территории казарм в Хайфе. В течение всего прошлого месяца я переживал все это каждую ночь. Я был ним. Мен вели, ставили перед этой дверью, потом прилетал залп, словно бы тигр разрывал мое тело на клочья. Просыпался я, когда умирал. И таких историй было много.
Я налил себе сливовицы.
- А ты когда-нибудь пробовал их проверить?
- Те, которые разыгрывались неподалеку, пробовал.
- И какое-то из них оказывалось правдивым?
- Каждое. Я словно приемник, и покойники это чувствуют. Они пытаются передать мне различные вещи. Иногда, как в случае того еврея, это только лишь крик отчаяния. Иногда, какие-то важные для них вещи. Растасканные и брошенные ими дела. Вижу я и другие вещи. Первого демона видел, когда мне было три года.