Я выпил и рассказал ей о мире Между. Возможно, я был слишком одиноким. А может, уже старею. Возможно, и то, что свою роль сыграло спиртное. А может – все дело было в ее запахе. Во взгляде ее глаз цвета фиалок. В светлой коже на сплетенных и вытянутых в мою сторону ногах. В губах цвета корицы.
Всю свою жизнь я никому не говорил. А в течение месяца рассказал об этом дважды. Моему приятелю и чужой, странной девушке, которая считала себя ведьмой. И один из них уже не был среди живых.
- Ну, и как оно: очутиться один на один с психом, пани волшебница?
- Когда мне было три года, я начала покидать тело. Летать над кроваткой. Прекрасно это помню. Еще помню какой-то обряд в подвале у тетки Пелагеи. Травы, танцующие голые женщины, какие-то светящиеся фигуры, которые поднимали меня и передавали из рук в руки. Я орала на всю катушку и умирала от страха, а мои тетки, моя мать и бабки танцевали вокруг голяком, размалеванные какими-то дикими узорами, ныли какую-то монотонную припевку. Когда ходила в детский сад, то чуть не убила сглазом воспитательницу. Та тряхнула меня за ухо, хлопнула по попке, а я потом сидела целый день, глядя на нее, с куклой на оленях. При этом я игралась куском веревки. Вязала ее и сплетала во все более странные узлы, все время бормоча, качаясь вперед и назад – я прекрасно это помню. А когда та женщина вышла, свернула кукле шею. Помню крик воспитательницы и шум падающего с лестницы тела. Она выжила, но осталась частично парализованной. Когда приехала скорая, врачи увидели, что шнурки ее теннисных туфель были связаны с собой в какой-то невозможный узел. А ведь все видели, как она выходит из групп и нормально идет по коридору.
Патриция одним глотком опустошила рюмку со сливовицей и даже не вздрогнула.
- Учить меня начали, когда мне было шесть лет, и продолжалось это до тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Травы, знаки, печати, языки, ангельское письмо, микстуры. За годы создаешь собственный гримуар. Книгу Теней. Но его можно открывать только самой и применять только тогда, когда наставница посчитает, что ты уже готова. После специального обряда. А до того ты постоянно под наблюдением. Потом, собственно говоря, тоже. В моей семье правит страшный синод старых баб. Называется это: Круг Бинах. Они вмешиваются во все, контролируют, отдают приказы. Мужчины права голоса не имеют. К ним относятся, словно к домашним животным. Впрочем, их и подбирают так, чтобы были послушными и мягкими, не привлекающими внимания, нудными и серыми. Об этом тоже решает Круг Бинах.
- И они никогда не бунтуют?
- Редко. Только у них нет ни малейшего шанса. Имеются заклинания, зелья, чары. Мужчин морочат и делают так, что те безнадежно влюбляются и становятся зависимыми от своих женщин. Имеются и дополнительные меры предосторожности. Существует такой обряд, после которого у мужика встает только лишь на его ведьму. Если он поищет счастья где-то на стороне, то может попрощаться со своим петушком. С тех пор только на полшестого. Впрочем, а помимо того их оставляют в полнейшем покое. Если те не выступают и сидят тихонько, то могут заниматься собственными делами. Хорошо, если у них имеется какое-нибудь хобби.
- Не очень-то привлекательно. Твой мужчина тоже так выглядит?
Патриция рассмеялась.
- Я свободная. Специально. Я очень стараюсь не связываться и не влюбляться. Не могла бы я подставить кого-нибудь, кто был бы для меня не безразличен к чему-нибудь подобному. А если бы сделала так, как хотят бабы, и с холодным сердцем выбрала бы себе жертву, а потом вынуждена была бы жить рядом с подобным зомби, чувствовала бы себя сволочью. Так что сижу тихонько, в сторонке и не лезу старухам на глаза. У них свои жертвы. Моя двоюродная сестрица Анастасия. Черная овца, нимфоманка и любительница тусовок, непокорная и бунтарка на все сто. Делает, что хочет, и вообще не обращает на них внимания, чем доводит их до белого каления. Или моя кузина Мелания. Тоже бунтарка. Кстати говоря, та еще штучка. В тихом омуте… Впрочем, большую часть времени они грызутся между собой. И как оно: очутиться один на один с ведьмой, пан Харон?
- Ты часто рассказываешь обо всем этом кому-нибудь?
- А ты о своих путешествиях?
- Никогда.
- Я тоже, нет. Ты первый не являющийся членом моего семейства, которому я рассказала так много. Даже не понимаю, что случилось. Вообще-то мне следовало бы тебя убить.
Она салютовала мне рюмкой. Похоже, спиртное начало на нее действовать. И кто знает, что способна натворить пьяная колдунья?
Сам я чувствовал себя дурацки: я переступил некую границу. Возможно, слишком быстро и зашел далековато, но чувствовал, что нас нечто притягивает. Со страшной, первобытной силой, над которой ни у одного из нас нет контроля. Мы были вроде двух магнитных полюсов. Казалось, что и воздух между нами делается плотнее и ходит волнами, и мы, либо рухнем один в другого, либо между нашими телами выстрелит разряд. А может, слишком долго я был в одиночестве. А может, просто-напросто, повстречались два психа.
А может, все это только сливовица.
Я как-то не привык вести себя столь бессмысленно и спонтанно. Это не я. Но я был доволен тем, что сохранил для себя большую часть наиболее важных подробностей. Я оставил себе рассказы относительно того, что прячется за противопожарными, притворяющимися стенкой дверями в моем подвале. Не вспоминал я и том, как перейти, как делать наливку, и чему конкретно обучил меня Сергей Черный Волк. У всего имеются свои границы.
Ну а помимо того, когда плотину уже прорвало, ее таки прорвало. Мы долго разговаривали, а еще дольше молчали, глядя друг на друга жадными глазами. Все время меня пробивало паскудное впечатление, что сказал слишком многое, но в то же самое время никогда не испытанное за всю жизнь облегчение. Она, похоже, тоже. Мы рассказывали один другому, как оно быть тщепенцем в мире который временно направлялся во все более глупую сторону. О том, как все сильнее раздражает нас коллективная ментальность, о невыносимом лицемерии различного рода корректностей, о постоянном давлении, чтобы есть, делать, говорить и мыслить именно то же самое, что и все. С точки зрения ненормальных – это самое докучливое, и уже по определению не с кем об этом поговорить.
А еще о демонах. О предчувствиях чьей-то смерти. О лицах, кучкующихся в углах комнаты будто грибы. О морозных следах ладоней на оконном стекле. О стуках снизу. О часах, идущих в обратную сторону.
Хорошо. Возможно, у каждого имеется потребность найти кого-нибудь, с кем можно хотя бы раз в жизни быть откровенным, однако, под всем этим ошеломлением я четко чувствовал, что если она говорит правду, то я совсем не обязательно должен ей верить. Что мог я знать, что она затевает где-то в уголке? А вдруг бы обнаружил восковую куколку, закутанную в мой носовой платок? Возможно, я еще задумывался над тем, а не своровала ли она мою эрекцию и не закопала под корнями яблони? Ладно, не она, а таинственный синод ее теток?
Или же она все лгала и была еще более стукнутой, чем я. Или, что еще хуже, говорила правду, и тогда следовало бы держаться как можно дальше от этого скорпионьего гнезда. Я недостаточно хорошо знаю про средневековую церемониальную магию, там, вроде как, дело заключалось в том, чтобы привлекать различных подозрительных существ из загробного мира и в попытке заставить их действовать в пользу мага. Для меня это было похоже на то, как стая павианов играется ящиком запалов. Только идиот занимался бы чем-то подобным. Это все равно что попытки шантажировать мафию.
Как-то все сходилось: и смерть Михала, и мертвый другой монах, и таинственное Братство Шипов. Но еще и то, что я отхожу в сторону и становлюсь обычным человеком.
Патриция меня высмеяла.
- Ты – мутант. Не можешь – просто успокойся. Это талант, дар. Ну хорошо, отступишь, и что? До конца жизни будешь пытаться разводить огурцы и каждую ночь видеть во сне приятеля, висящего на терновом кресте? Почему ты до сих пор не женат?