Потому-то я ходил на блошиный рынок и выискивал подобные предметы. Это могло быть все, что угодно. Портсигар, трубка, авторучка, наручные часы, монета, елочный шарик. Иногда покрытые ржавчиной или грязью останки. Только их Ка до сих пор было мощным. Талисманы. Я гладил их ладонью и иногда покупал.
В этом мире они были трупами. Прогнившие, проржавевшие и покрытые патиной призраки переживали вторую молодость в мире Между. Здесь они были мертвыми, но там их Ка сияло полным блеском, и они все еще хотели защищать своего владельца.
Попадались и вещи, которые действовали обратным образом. Столь же банальные предметы, только напитанные несчастьем, словно бы подданные излучению. Таких у меня не было охоты даже касаться.
Колебался я недолго. Взял с полки бутылку с мутной травяной настойкой, в которой плавали кусочки сушеных грибов.
Всего одна рюмка.
Один переход.
Из стоящих на полке я выбрал компакт-диск, прожженный из записей, которые сам сделал в стране эвенков, в Башкирии, на Чукотке. Непрофессионал не заметил бы в этой «музыке» ничего особенного: воющие, монотонные песнопения шаманов, бубен и бренчалки. Такие же, которые я ставил студентам. Только некоторые из них не годились для исполнения на лекциях. Они были настоящими и очень могучими. Не говоря уже о том, что я и сам улетел бы из-за кафедры прямиком в Страну Духов или Господь знает куда. Только легко могло бы оказаться, что я кому-то наделал бы беды. А ведь у меня и так было мнение как об одержимом психе. Не хватало еще, чтобы на моих лекциях случались приступы эпилепсии, одержимости и галлюцинации. Существуют такие вещи, которые можно исследовать, помещать в книжки и научных трудах, и есть такие, которых лучше и не касаться. Делать вид, что никогда такое не видел и держать их в сейфе.
В гараже я погладил обстрелянный бак Марлены, ласково положил ладонь на рукоять руля.
Всего раз.
Еще один только разик.
Я вставил диск в проигрыватель.
Налил себе стаканчик пахнущей торфом и грибным супом настойки.
Как правило, я не нуждался в таком количестве церемоний. Переход был для меня легким, словно прыжок в воду. Вопрос сноровки. Но ведь прошло уже три месяца, девять дней и сколько-то там часов. Так что я не знал, как оно будет.
Я раздул угли в тарелочках и посыпал их травами.
Я лег навзничь на разложенном на ковре мате. Необходимо расслабить все мышцы. Поочередно. Конечности, мышцы спины, палцев, шеи, глазных яблок. Все. Одна мышца за другой. Так, чтобы перестать что-либо испытывать. Нужно перестать чувствовать свое тело, чтобы из него выйти. Нужно, чтобы дыхание текло непрерывно, словно река.
Я лежал, слушая монотонную «Песнь огня и ветра». Помню обвешанную пучками трав и оленьими шкурами избу Ивана Кердигея. Синие языки пламени спирта, выплюнутого в очаг. Где-то на исхлестанной воющим ветром ледовой равнине над Енисеем. Я слышал бубны и варган.
Возможно, ритм накладывается на частоту альфа волн в мозговой коре. А может, это просто моя душа вырывается в мир духов, как учил меня Черный Волк.
Только это не действовало.
Я ожидал.
Ошибка. Ждать не надо. Не следует стараться. Не надо тужиться.
Нужно перестать чувствовать подстилку, на которой лежишь.
Перестать чувствовать воздух, которым дышишь.
Перестать чувствовать удары сердца.
Перестать чувствовать время.
Нужно быть бубном.
Бубен мой — урой — уже готов — урой!
Уже на месте — урой — готов он — урой!
Уже на месте — урой — пришел я просить — урой…
Ойя — байяй — ба — ойяй — хахай
Эй — хейей — егей…
(Из песни карагасских шаманов,
Александр Навроцкий «Шаманизм и Венгрия», издательство Искры 1988)
Нужно перестать чувствовать. Перестать мыслить, перестать жить. И остаться в полном сознании.
Эйя — хахай — ойя — байяй
Бубен утих. Уплыл куда-то далеко-далеко. Нет. Это я уплыл.
Три месяца, девять дней, двенадцать часов, восемь минут и двадцать семь секунд.
И снова я сидел на потертом треугольном седле Марлены. Вновь надо мной расстилалось безумное, многоцветное небо, снова колеса взбивали за мной пыль и пепел.