Пыль моря
Глава 1. Ушкуйники
Отблески догорающей зари нежно просвечивали в просветах между листвой. Густые сумерки наползали медленно, так же тащилась таинственная и тревожная тишина. Изредка вспорхнёт в гуще дерев укладывающаяся на ночлег птаха, да вдалеке неясно пронесётся чей-то крик.
Чувствовалось приближение осени. Вечера похолодали, утренний туман выбивал озноб в затёкших членах. Кое-где листва побурела, а местами пылала пятнами багрянца.
Обширная поляна на берегу неширокой речки, густо поросшая ещё зелёной травой, освещалась неровными бликами пылающих костров. Тени людей медленно двигались тёмными силуэтами. На берегу виднелись вытащенные на песок дощаники.
Десятка два бородатых кряжистых мужиков готовили нехитрый ужин. Запах подгорелого мяса приятно щекотал ноздри. Мошка тучами носилась в воздухе, отважно погибая в горячем воздухе костров.
– Вскорости новый год отпразднуем, – мечтательно протянул у костра приземистый мужичок. – Поспеть бы до дому.
– За неделю должны управиться. Дело нехитрое, – суховатый и длиннорукий мужик, сморщив нос, поправлял рассыпавшиеся головёшки.
– Хорошо бы, – протянул первый и облизал сухие губы. – Видать сготовилось мясо-то, а?
– Погодь, Фомка, успеешь ужо брюхо насытить.
– Да уж невмоготу боле терпеть. Оголодал за день.
– И чего ныть-то, Фома? – спросил статный молодой парень чуть более двадцати лет.
– Ты, Мишка, ещё молод спорить со мной. Да и что ты видел в своей непутёвой жизни? Поживёшь малость, так поймёшь смак в харче.
– Да будет вам цапаться, – примирительно остановил приятеля длиннорукий Епифан. Он отчаянно моргал слезящимися глазами.
– Ты бы, Епишка, поторапливался, а то у соседей уже жрут. Слюной исхожу. И хлебушек готов.
Епифан наконец снял с огня котёл и отставил в сторону. Блаженный аромат наполнил воздух. Его окружило человек шесть. Торопливо вытаскивали ложки, обтирая полой армяков и кафтанов.
Разговоры смолкли, слышались только звуки трапезничающих людей – чавканье, вздохи да глухой стук деревянных ложек. Беззлобная ругань относилась к горячей похлёбке, обжигающей губы.
Тем временем заря погасла, только полоса неба на западе немного выделялась, просматриваясь сквозь чёрную листву.
На берегу речки собралась ватажка охочих людей, возвращающихся с удачного похода по Амур-реке. Дощаники набиты ворохами китайских товаров. До устья Буреи, где находилась зимовье, оставалось не более трёх дней. А там ещё дня два вверх по реке. В глухомани запряталось зимовье с дюжиной рубленых изб. Немногочисленные бабы с ребятишками уже заждались своих близких.
– Вот теперь жизнь по-другому пошла, – блаженно отваливаясь от котла, произнёс Фома. – Теперь можно и поговорить. В животе не урчит и не сосёт.
– Об чём ты можешь говорить? – обернулся сосед Никифор, – Я что-то не припомню твоих историй, а?
– Да вот Мишуня мастак байки рассказывать. Дюже забавно у него получается. Грамоте обучен, понимать надо. Давай, Миша, на сон грядущий, а?
– Да сколько можно, дядя Фома?
– А нам завсегда охота тебя послушать, хоть и в десятый раз.
– Будет вам заводиться. Намаялись-то за день. Супротив течения выгребать не просто. Укладывайся лучше, завтра не легче будет.
– Хмурый ты человек, Епифан. Неужто интереса нет послушать про житьё-бытьё?
– Так ведь всё уж пересказано, чего воду в ступе толочь.
– Да ну его, Мишуня. Начинай, парень. Не слушай его.
– Да надоело уж об одном и том же.
– А ты о другом чём, выдумай, коль сам не видал. Книжки-то разные читал? В них, сказывают, разное прописано.
– Да где ж в нашей глухомани книжек наберёшься? А те, которые и есть, так всё про святых да угодников разных.
– Так то ж самое занятное, Миша. Уважь, спать лучше будем.
– Да и то верно, – вмешался ещё один пожилой мужик.
– Миш, не отстанут, начинай, а то и сна лишат, – Епифан устраивался внутри наспех слаженного шалаша.
Мишка горестно вздохнул. Никто не хотел считаться с его желаниями и настроением. Недавно попал в эту ватажку. Перед самым выходом в поход его нашёл Фома вблизи устья Буреи. Обессиленного и оголодавшего, Фома притащил в своей лодке в зимовье. Там быстро с азартом поставил его на ноги. А уж уговорить участвовать в походе за добычей ничего не стоило.
Парень оказался здоровяком. Высокий, статный, с широкими крутыми плечами и длинными большими руками. Тёмные волосы падали на такие же тёмные глаза, крупный прямой нос выделялся над пробивающимся молодым пушком усов.
Девки сразу приметили новичка, каждая норовила почаще попадаться на глаза. Он сразу завоевал любовь в этом глухом маленьком зимовье. Другие поселения отстояли на день-два пути, и тоже не отличались многолюдством. Каждое пряталось от постороннего взора. Нахальные и алчные маньчжуры рыскали по Амуру. Отбирали у населения мягкую рухлядь, часто уводили молодых людей в полон, а русских, попадающихся по пути, старались перебить. На широких плёсах великой реки частенько грохотали залпы и отчаянные перестрелки.
Караулили друг друга, жгли лодки, грабили. Места становились всё более безлюдными. Местные племена уходили глубже в дебри, а немногочисленные русские поселения с трудом противостояли всё учащающимся нападениям маньчжуров. Но и сами не упускали малейшей возможности пострелять зазевавшихся купцов или малочисленные отряды маньчжур. Шла мало приметная, но жестокая война.
Ватажка как раз возвращалась из такого очередного набега. Добыча оказалась знатная. Штуки шелка, рис, сушёные фрукты, шкурки соболей, фарфоровая посуда, одежда, мука, и даже два бочонка арака.
А главное – потеряли всего одного мужика. Лёгкие ранения уже подживали, да на такую безделицу никто и внимания не обращал.
На ночь прятались в речушках, впадающих в Амур, выставляли дозоры. Но с каждым днём дозоры ставились всё реже. Дом был близок, а усталость давала себя знать.
Лагерь затихал, костры дымили нещадно, отгоняя назойливую мошкару
А Мишка, со слипающимися глазами, продолжал тянуть свой рассказ о своих мытарствах.
Три месяца назад он сбежал из зажиточного дома своего старшего брата в Нерчинске. Старая мать не смогла удержать жаждущего деятельности сорванца с юных дней. Неспокойный характер стоил не одного десятка шишек в многочисленных драках со сверстниками. Он бил, его били. Отцы берегли своих дочерей от этого смазливого и ловкого на девок парня. Оттого и масса шрамов отмечала похождения за запретными плодами.
Братья, а их было четверо, не раз дубасили его за проделки, которые подрывали их торговлю и авторитет. Но Мишка не оставался в долгу. Стоило большого труда и денег, чтоб оградить юного родственника от посещения съезжей избы и законного правежа.
Однако последняя проделка уже ничего не могла изменить. Дюжие тиуны волокли его на воеводское подворье. Батоги кисли в солёной воде, от тумаков ныло тело. Но Мишка и на этот раз не смирил гордыню. Разметал тиунов и ярыжек, метнулся к реке. По пути со страшной силой сбил письменного голову, тот долго приходил в себя, барахтаясь в вонючей луже.
Погоня не смогла догнать. Ещё никто не перегонял парня в беге, а тут его гнал страх правежа, а может быть и железа.
Мишка стал пробираться по реке, где уже кончался ледоход. Прыгая по редким льдинам бурной реки, с трудом добрался до противоположного берега. Дважды пришлось проваливаться между льдинами, но плавал он отменно, а здоровья было не занимать.
К вечеру, совсем закоченев, забрался в сарай какого-то зимовья и так дождался утра. Затем были долгие мытарства по воде, пока не добрался до Албазина. Там его поддержал знакомый их семьи Пантелей Клюкин.
Однако долго не стал засиживаться. Могли отыскать. За покалеченного боярского сына, письменного голову, и множество других прегрешений ему не дождаться милости. Да и братья не станут больше выгораживать. Надоел смертельно.
Так шальной Мишка шатался по Амуру, наслаждаясь свободой и вольной жизнью.
В починках и зимовьях быстро сходился с людьми, те не давали хорошему человеку загибнуть в трущобах даурской тайги. Добывал зелейный припас, охотился, ловил рыбу, попадал в маньчжурские засады, но с божьей помощью отделывался пока легко. Сам с ватажками отчаянных казаков и селян выслеживал купцов и грабил ненавистных маньчжуров.