Казачьи лодки приближались, но по осторожности продвижения, Мишка с тоской сообразил, что до рукопашной не дойдёт. Маньчжуры уж слишком превосходили казаков в числе.
Так и случилось. Казачьи лодки отвалили к середине реки, и караван, провожая их отдельными выстрелами фитильных ружей, медленно проплыл мимо. Им вслед неслись крики казаков и редкие безобидные выстрелы разозлённых неудачей казаков.
Мишка отвалился, зубы заскрежетали. Он мотал головой, нещадно сдирая кожу с шеи. Злоба душила. Так остро ощутил своё ужасное состояние, так быстро улетела мелькнувшая надежда, что он грыз губы, не в силах сделать что-либо ещё. С трудом, с остервенением пытался сдержать слёзы и проглотить комок, застрявший в горле. Он что-то бессвязно бормотал, сам не понимая смысла своих собственных слов. Затем снова повернулся к воде – казачьи лодки уже едва виднелись у левого берега. Мишка долго и пристально всматривался в небольшие судёнышки, пока слёзы отчаяния не затуманили взгляд.
– Что ж вы, братцы! Нешто косоглазых испугались! Не по-нашенски энто. Эх!
Отвернулся и закрыл глаза. Весь свет опостылел, ни на кого не хотелось глядеть. Мысли путались и скакали, что козы.
Мишка догадывался, что маньчжуры сплывут к устью Шунгала, и уж затем начнётся для него хоть что-то определённое. А до Шунгала совсем недалеко. К следующему вечеру могут и доплыть. А там рабство до скончания века.
А что если и дальше подфартит? Ведь до сих пор везло! У маньчжура уже побывал и убёг, от казни бог миловал, авось и дальше не хуже будет. Дай-то бог! Надежду не надо топить в слезах.
Мишка приободрился. Оглядел лодку. Шесть китайцев ритмично качали спины, тёмные замусоленные косы болтались из стороны в сторону. Маньчжуры отдыхали, тихо переговариваясь между собой.
И всё ж обидно! Думал, что отобьют. Может покричать надо бы. Услышали б – посмелей стали. Да что теперь вспоминать. Улетела моя надежда, взмахнула крылышком и была такова.
За час до захода опять затянулись в речку на ночлег. С трудом проталкивали лодки вверх по течению, перекатывая шестами гальку и шурша прибрежными кустами.
Всю ночь лил мелкий противный дождь, Мишка продрог и закоченел в одной рубахе. К утру ветер разогнал тучи, и выглянуло солнце. Исчезла мошка и опухшее лицо получило передышку.
На лодках переговаривались, кричали какие-то приказы. Начальник скакал между гребцами с бамбуковой палкой и яростно покрикивал. Нередко его палка отвешивала порции глухих ударов, оставляя на спинах тёмные полосы. Гребцы налегали на весла, лёгкий парок вился над их согнутыми телами.
Погода портилась. Разгулялись волны, лодку качало и обдавало водой. По реке неслись сучья, вороха пожелтевших листьев, отдельные стволы вырванных деревьев.
Лодки растянулись по реке и за сеткой косого дождя маячили неясными пятнами. Река играла и шумела. Белоснежные барашки то возникали, то неожиданно пропадали, серые волны зло плескались в борта лодок.
Незадолго до захода по лодкам пронеслось шумное и ликующее веселье. Впереди водная гладь раздавалась и терялась вправо за лесистыми косами берегов.
– Сунгари! Сунгари! – неслось от лодки до лодки.
Маньчжуры перестали грести, с весёлыми глазами махали руками, криками приветствовали родную реку. Левый берег терялся в сыром мглистом воздухе. Там были русские, но теперь они уже не опасны. Да и река пустынна, кто в такую погоду без нужды выйдет в лодке на реку.
Мишка нахмурился и втянул голову в плечи. «Вот моя невольничья дорожка» – пронеслось в голове. Он всматривался в водную ширь. Низко, почти у самой воды в разрыве между туч проглянуло солнце. Его косые светлые лучи проложили неширокие дорожки к земле. Появилась хилая радуга, и сердце радостно затрепетало.
Глава 4. Знакомство
В сумерках подвалили к низкому берегу, поросшему густыми кустами. Глубокая заводь уводила вглубь, жёсткие стебли камыша тихо шуршали о дощатые борта лодок.
Вскоре запахло дымом, открылась широкая голая поляна, окаймлённая пожелтевшими клёнами и дубами. Место было сухое и тихое.
Появились люди, всё вокруг огласилось шумом и криками. Видно здесь был стан маньчжуров и флотилию поджидали. Десятка полтора в тёмных в сумерках одеждах ловких людей бросились к лодкам и торопливо стали помогать разгружать самое необходимое к ночлегу. В отдалении от воды просматривались низкие балаганы для жилья.
Запылали костры, отгоняя тучи комарья и гнуса. Багровые отблески заплясали по речной волне.
«Ишь ты, да у них тут стан свой», – Мишка оглядывал любопытным глазом суету на берегу.
Лодки вытащены на илистый берег. На Мишку никто не обращал никакого внимания. Он продолжал сидеть на дне, с тоской поглядывая на тёмные воды реки. О бегстве нечего было и думать. Связанный по рукам и ногам, ослабевший от голода и пут, он сразу пошёл бы ко дну.
Наконец стан помаленьку стал утихомириваться. Ужин уже съеден, уставшие за день изнурительной работы на вёслах люди укладывались спать.
Тут Мишку потревожил прежний китаец. Он развязал пленника и помог перебраться на берег. Опять чашка каши, несколько непонятных слов – и Мишка остался один под кустом боярышника, со страхом ожидая наступления долгой промозглой ночи.
Гнус набросился на жертву, но Мишка уже не сопротивлялся этому нашествию. Все голые места на лице и руках опухли и кровоточили. Страдания постепенно отупляли его. Злоба волнами накатывалась и медленно отступала, оставляя тупое ощущение пустоты и отчаяния.
Жалко, ведь и не жил совсем. Можно сказать, последнее время и зажил только – и такой конец? Нет, держись, Мишка, ещё не конец. Надо терпеть. Только терпение может спасти. Не век же сидеть в колодке. Да и гнус скоро утихомирится. Холода скоро. Осень… Мишка всё чаще стал разговаривать с собой и иногда вслух.
Утром прозевал общий подъём. Разбудили грубыми толчками – стан собирался в дорогу. У берега покачивались большие лодки с крышами на тонких столбиках. Китайцы возились с парусами, готовясь их поднять на невысокие мачты.
Мишку поволокли на одну из таких лодок и бросили на носу, где он даже воды не видел.
Не прошло и полчаса, как лодки одна за другой отваливали от берега и распускали тростниковые паруса. Они странно шелестели, забирая лёгкий ветерок. Ему помогали отдохнувшие гребцы.
Мишка без мыслей в голове прислушивался к монотонному плеску воды за бортом, и сдерживал приливы ярости, временами наваливавшиеся на него. Хорошо, что мошкара оставила в покое. На середине реки она не досаждала, лицо отдыхало, хоть и горело нещадно. Глаза припухли и слезились, губы запеклись в кровоподтёках.
Короткий моросящий дождик длился недолго. В прорывах между тучами блеснул луч и вокруг посветлело. Ветер усилился, паруса с характерным шелестом туже натянули снасти. Матросы забегали, подгоняемые окриками и угрожающими постукиваниями бамбуковой палки.
Чайки с криком проносились над волнами, выхватывая зазевавшихся рыбёшек. Мишка провожал их взглядами, пока позволяла колодка. Хотелось пить и есть. Никто в этот раз не вспомнил о нём.
Стараясь меньше ёрзать, он мрачно томился ожиданием чего-то неясного и тревожного. Он так погрузился в размышления, что вздрогнул, когда обнаружил стоящего рядом человека.
Молодой китаец в розовом шёлковом халате внимательно рассматривал пленника. Тот сразу узнал своего избавителя и неловко пошевелил плечами. Сморщился от неприятного прикосновения колодки к натёртостям.
Китаец повернул голову и что-то сказал стоящему неподалёку переводчику монголу. Тот торопливо приблизился и заискивающе уставился в глаза говорившему.
Мишка напряжённо вслушивался, пытаясь уловить смысл. Но знакомых слов слишком мало. А переводчик присел на корточки перед Мишкой. С видимым напряжением он стал подбирать слова: