А вот и местная достопримечательность: на потёртом коврике, недалеко от падишаха, чахнул слепой певец, настолько древний, что его имя уже никто и не помнил. Возможно его и вовсе не было. Весь поросший седым волосом и обёрнутый в кусок дряхлой ткани, ископаемый терзал струны ландрона. Внезапно нечто замкнуло в его старческих мозгах и запрокинув голову, овощ начал раскачиваться из стороны в сторону.
Откуда-то, из недр косматого волоса, донёсся неожиданно чистый и звонкий голос:
Забавно было слушать песню про наступление дня от слепого. Оставалось посмотреть танец безногого, посвящённый этому событию. Ну да ладно, всё равно песню сочинил не этот серый медведь. Я мог точно сказать, кому принадлежало авторство опуса. При дворе, только одного человека ещё волновала смена дня и ночи. При том, что автор не покидал здания, день он (точнее — она) ненавидел лютой ненавистью, как и всё, с ним связанное. Недаром сестру падишаха иногда называли Дщерью мрака.
Закончив петь, слепец понурил голову и смолк, неторопливо перебирая струны тонкими ухоженными пальцами. Понятия не имею, где могла блуждать его душа в этот момент, но было там весьма невесело. Поэтому, когда гости жаждали послушать нечто весёленькое, звали другого исполнителя.
Закончив осмотр зала и убедившись в отсутствии особых перемен, я направил свои стопы к падишаху. Тёмные глаза тотчас сфокусировались на мне, а бородка слегка дёрнулась, когда тонкие губы сложились в холодной усмешке. Смуглые пальцы, поглаживающие рукоять оружия, прекратили свои ласки и совокупились с объектом близости. Почему-то, при виде меня правитель стремился немедленно вооружиться. Как будто это ему могло бы помочь!
Слепой певец оставил ландрон и поднял голову. Казалось пытается вынюхать некий трудноуловимый аромат, однако он просто прислушивался: знает, шельмец, мои шаги! Музыка замерла на одинокой рассеянной ноте и танцовщицы, лишившись управляющего ритма, остановились посреди особо изощрённого па своего бесконечного танца. Их, совершенно одуревшие лица, посетила некая тревожная мысль, а остекленевшие глаза приобрели осмысленное выражение. Даже огромные кошки ощутили перемену и прекратили метаться около деревянных столбов. Зверюги стояли, зыркая на меня своими жёлтыми глазами и скалили клыки. Ни одна даже не рыкнула.
Итак, в наступившем безмолвии я приблизился к трону падишаха, спокойно пересёк «линию смерти» и остановился, разглядывая властителя. Знаю — ему это нравится. Настиган нервно дёргал свою бородёнку, а пальцы вершителя судеб, сомкнутые на рукояти оружия, стали белыми словно мел. Из маленького шатра донёсся едва различимый шелест материи: ага, значит ночная птаха вернулась в гнездо.
— Привет всей компании, — весьма дружелюбно сказал я и сдул со лба прядь светлых волос, — как делишки? Сколько голов уже успел отрубить?
Огромным усилием воли и это было хорошо заметно, падишах разжал побелевшие пальцы и вернул на лицо несколько поблёкшую улыбку.
— Иногда я поражаюсь своему терпению, — сказал он задумчиво, — почему я должен терпеть все твои выходки? Ведь я уже давным-давно отказался от мысли о том, что ты — посланник всевышнего, уж больно твои деяния отличаются от описанных в Кодексе.
— А ты больше верь всякой писанине, — посоветовал я, — хорошо — я не умею исцелять и оживлять, а главное — не имею ни малейшего желания этим заниматься. На кой чёрт я буду поднимать ваших мертвецов, если в тот же день им могут вновь отрубить голову по твоему приказу? Пусть остаются на том свете.
— Однако ты не похож на посланца Царя зла, — пожимая плечами, продолжил падишах, — по крайней мере, внешне. Хоть некоторые, из твоего окружения, вызывают во мне сомнения. Над нашими кузнями день и ночь клубится смрадный дым от сжигаемых мертвецов, а на улицах, каждое утро находят новые тела.
— Ха, кто бы говорил! — парировал я, — всегда, с удовольствием, осматриваю твою коллекцию отрубленных голов, которая, что ни день обновляется, а вопли из зиндана проникают сквозь самые толстые стены. К слову, не знаю, чем занимались твои специалисты, но предыдущая ночь была особо хороша. Я до утра не мог подобрать мелодию к своим стихам. Кого там препарировали — купца, отказавшегося отдать несовершеннолетнюю дочь в твою танцевальную группу? Как Кодекс комментирует подобное?