Не говоря более ни слова Ольга подошла к воротам и стукнула в них кулачком. Толстая металлическая плита задребезжала, будто лист тонкой жести, поднялась каменная пыль и я заметил внушительную вмятину, оставшуюся после удара. Ольга, потупив шальные глазки, бросала на меня невинные взгляды. Чертовка!
— Я подумала, а вдруг стража спит, — пояснила она, — ну может быть чуток перестаралась. Галя хихикала, как будто услышала на редкость смешную шутку.
— Огромное тебе спасибо, за усердие, — поблагодарил я, добавив в свои слова максимум яда, — вообще-то, лучшим способом побудки будет обрушение ворот на их спящие головы.
— Хм, неплохая идея, — Ольга ухмыльнулась.
Над нашими головами оглушительно заскрежетало. Подняв головы, мы обнаружили заспанную физиономию местного стража, недовольно разглядывающего нас. Оказывается, в дверях имелось отверстие, слишком малое для проникновения человека, но достаточное для просовывания жирных щёк. Некоторое время охранник молча смотрел вниз, видимо пытаясь сообразить, продолжает он спать или уже пробудился.
— Э-э, кто, — начал он и закашлялся, — кто такие?
— Музыкант, — охотно пояснил я и указав на кошек, представил, — а это — мои жёны. Услыхав, как доблестный Баджара освободил Сен-Харад от прихвостней падишаха мы прибыли, дабы усладить его слух новыми песнями. Моими сочинениями восхищался сам Рабул Дабаин и его визирь, да не оскудеет их рука. А слухи о щедрости освободителя распространяются подобно песчаной буре.
Кто-то из девушек сдержанно хрюкнул. Вроде бы Ольга. Но я не был уверен.
— Нахлебники, — проворчал страж, ввинчивая свою голову обратно. Пока лючок захлопывался я услышал окончание его мысли, облачённое в хриплое бурчание, — понаприползало тут. Думаете, Сен-Харад, кожаный?..
— Славный Баджара, доблестный Баджара, — не без сарказма, пропела Галька.
— Нет, я скажу: так и так, мы прибыли сюда по приказу падишаха, за головой этого говнюка. Тогда ворота точно придётся вышибать.
Залязгало, заскрипело, запищало и плита, преграждавшая дорогу, медленно поползла вверх, застыв над нашими головами. Видимо, привратники решили, встретить столь известного музыканта со всем возможным почтением.
— Ну чего вы там застыли, — прохрипел солдат откуда-то сверху, — заходите быстрее, дармоеды. Ни днём, ни ночью от вас покоя нет. Будь моя воля, отвёл бы на площадь и вздёрнул, как всех остальных.
— Искусство — великая сила, — пафосно возвестил я, заходя внутрь, — музыка пленяла многих известнейших полководцев и воителей. Возьмём, хотя бы Дерру — завоевателя…
— Да слышал я уже эту чепуху, — перебил меня словоохотливый охранник, — только мне ещё ни разу не удавалось видеть, как какой-то сраный музыкантишко покоряет страны или захватывает города.
— Ну вот теперь и увидишь, — пробормотал я, усмехаясь в бороду.
Из-за поворота вынырнули смутные силуэты и выйдя в освещённое пространство перед воротами, обратились рослыми воинами, облачёнными в измятые и потускневшие доспехи. Латы, в отличие от облачения регулярной армии, выглядели весьма разнообразно. Предводителем пёстрого отряда оказался тощий, словно щепка, мужчина одетый пышнее всех остальных. Нетрудно было догадаться — перед нами какая-то мелкая шишка. Он выставил перед собой руку, приказывая остановиться и мы, естественно, остановились.
— Музыканты, — недовольно пробормотал он неожиданным, для его комплекции, басом и обратился ко мне, — пусть твои женщины откроют лица.
— Но это мои жёны! — возмутился я, стараясь играть как можно убедительнее.
— Выбросьте их за ворота, — равнодушно распорядился скелет, — пусть там скрывают свои физиономии, сколько им заблагорассудится. Только шпионов падишаха здесь и не хватало.
— О горе мне! — вскричал я, вцепившись в свою бутафорскую бороду, — воистину царь зла вселился в этого человека! Откройте лица, женщины и пусть ваш позор падёт на него! Пусть убедится — мы не шпионы.
Кошки немедленно отбросили ткань с лиц, самодовольно ухмыляясь, при этом. Если бы ситуация позволяла, они с такой же лёгкостью, открыли бы и всё остальное. Львицам всегда нравилось, как мужчины пожирают их глазами. Тела, впрочем, действительно великолепные. Офицер разглядывал физиономии намного дольше, чем этого требовала ситуация, а потом вздохнул и сказал: