- А ты?
- О вальсе. Под шейк.
- А я о другом. Или ты уже забыл?
- Понял, - сказал Илья. - Нет, я не забыл.
- Ну и как? - снова спросила она. - Там - тоже поражение?
- Там пока неопределённость. Я пробую.
- Ты пробуешь... - повторила Аля и отвернулась.
- Послушай, - сказал Илья. - Это совсем не так просто, как тебе хотелось бы... Да и мне тоже... Это три недели шагать - и то, если никто мешать не будет! А я всего пятый день в пути.
- И тебе уже мешают?
- Да.
Илья решил не вдаваться в подробности. Незачем Але знать эти подробности.
- Кто мешает?.. - Она по-прежнему не смотрела на него, а смотрела в кафе, сквозь стекло.
- Люди мешают, - сказал Илья, закипая.
- А ты с ним справишься?
Илья взял её за плечи и развернул к себе.
- Я попробую, - сказал он, глядя в её глаза.
Он вдруг с болезненной остротой ощутил, до чего же это приятно и замечательно - смотреть в глаза человеку. Например, Але... А кому ещё он может смотреть в глаза? Только ей. Он вынужден был, наконец, осознать, что Васька приобретает гораздо меньше, чем теряет он, Илья, и что нет в этом обиды и несправедливости. Это судьба.
Глупо было бы ждать справедливости от судьбы и глупо было бы на неё обижаться.
Они смотрели друг другу в глаза и не произносили больше ни слова. Только взгляд Алин становился всё мягче - и одновременно твёрже, уверенней. Она почти верила Илье. А если и сомневалась, то не в нём самом, а в его способностях. В его силе (физической), быстроте, изворотливости. Но не в твёрдости его духа и не в чистоте намерений. Это была ещё не вера, но уже надежда и благодарность.
А Илья, видя, понимая и принимая её надежду и её благодарность, ничуть не старался усилить и укрепить их. Он просто смотрел. Потому что смотреть было приятно и замечательно. Потому что в последний, наверное, раз.
Он заставил себя первым отвести взгляд и попытался заинтересоваться происходящим в кафе. Правда, он забыл, что всё ещё держит Алины плечи...
Поэт Ванюша наконец добрался до жениха, обратив-таки на себя его угрюмое внимание. Торг начался. Из-за столов и из укромных уголков подтягивались зрители.
Васька пошарил под столом и выставил перед поэтом нераспечатанную бутылку шампанского. Ванюша отступил на шаг и отрицательно покачал головой, дразня Ваську фатой. Появилась ещё одна бутылка. Поэт отступил ещё на один шаг. Васька подумал, решительно мотнул "нет" и протянул руку. Поэт опять отступил и начал пританцовывать, размахивая фатой, как платочком.
Славный парень поэт Ванюша, - подумал Илья, - но любит выпендриваться, как все поэты. И делает это всегда не вовремя. И не к месту. Васька, пожалуй, долго терпеть не станет - отнимет, и вся недолга.
- Знаешь, что? - он опять посмотрел на Алю. - Пойдём-ка поэта спасать! А то его сейчас обидят.
- Кто? - Аля выскользнула из его рук и тоже посмотрела в кафе. - Вася? Тогда наоборот - отсюда посмотрим! - и она с очень оживлённым видом прильнула к стеклу.
Илья хмыкнул, но таки вынужден был остаться. В конце концов, поэты народ обидчивый, но отходчивый. Проспится и всё забудет...
Он тоже прильнул к стеклу и увидел, что поэт Ванюша медленно озирается и каменеет лицом, а Васька, довольно ухмыляясь, заталкивает фату в карман кителя. На столе же перед Ванюшей как стояли две бутылки шампанского, так ни одной и не прибавилось.
Не стерпел-таки Васька, отнял. Ну что ж, пеняй на себя, женишок!
Чтобы отнять у поэта фату и не порвать её, с фатой надо было обходиться нежно. Значит, с поэтом - созданием не менее воздушным, но Ваське-то откуда знать? - пришлось обойтись грубо. А на грубость поэты всегда реагируют однозначно и очертя голову: Ваня ухватил шампанское за горлышко и обрушил бутылку на Васину маковку.
То есть, это ему, разумеется, только показалось, что обрушил. Васька сделал три моментальных движения (сливающихся для непрофессионального взгляда в одно) и в следующий миг бутылка была у него в руке, а поэт очень прямо сидел за столом и пытался дёргаться. Когда перестал пытаться, Васька его отпустил и поставил перед ним бутылку. Поэт обиженно смахнул её на пол и упал лицом в руки.
То есть, это ему опять показалось: что на пол. А на самом деле - в подставленную Васькину ладонь. Васька опять поставил перед ним бутылку, и поэт опять её смахнул, не глядя.
Этот процесс повторился несколько раз и в конце концов заинтересовал поэта. Спустя полминуты они с Васькой хохотали, обнявшись, а спустя еще полминуты чокались наполненными фужерами...
- Вот какой у меня замечательный муж, Илюшенька! - сказала Аля. И посмотрела на Илью с нежностью, адресованной не ему, а Ваське. - Ведь ты рад за меня, правда?
Илья кивнул.
- И я рада. - Она провела пальчиком по носу Илья, взглянула, покачала головой и хотела было вытереть пальчик о его рубашку. Но почему-то передумала и вытерла о подол своего белого свадебного платья. Илю-юшенька! - просительно сказала она. - Я очень-очень люблю Васю. Понимаешь?
- Это запрещённый приём, Аля, - хрипло сказал Илья. - И, поверь мне, совершенно не нужный.
- Верю, - сказала она. - Верю, Илюшенька! Но мне всё равно. Я сейчас ещё один запрещённый приём проведу.
"Какой?" - хотел спросить Илья, но спросил одними глазами и сразу отвёл глаза.
- Нет, ты не отворачивайся, не надо! - сказала Аля, ухватила его лицо горячими ладошками и повернула к себе. - Хочешь поцеловать меня? - спросила губы в губы.
- Да, - сказал Илья, зажмурившись и пытаясь задрать подбородок. Хочу. Но не буду.
Она не стала его упрашивать - она поднялась на цыпочки, прижалась к нему и прильнула губами к его губам. Надолго-надолго. И губы Ильи не смогли не ответить, потому что так хотела Аля.
Соскользнул с её плеч и упал позаимствованный у кого-то пиджак, звякнув о мокрый асфальт многочисленными значками и орденскими планками. Снежинки падали и падали - Аля чуть заметно поёжилась, повела обнажённым плечом; и пришлось обхватить её спину и плечи руками: укрыть, защитить, согреть... А поцелуй всё не кончался - неприличный, невозможный, скандальный. Но не это в нём было самое горькое, а то, что он был "запрещённым приёмом" Али. Очень плотно (почти что в единую плоть) соединяя их губы, их руки, их плечи, он разъединял их самих навсегда. Навсегда - так хотела Аля.
Можно забыть о достигнутом и пренебречь достижимым - но как уничтожить память о несостоявшемся? Разве что - перестав дышать. Потому что с тех пор каждый вдох Ильи стал напоминанием о том, как она, наконец, отстранилась, позволяя ему вдохнуть. Дышал - и помнил. Так хотела Аля...
- Ты не меня целуешь, - отдышавшись, говорила Илье проницательная Неллечка Дутова. И, склоняясь над ним, пыталась губами разжмурить его зажмуренные веки. - Скажи мне, кого ты целуешь? - просила она. - Посмотри на меня!
Но Илья только ещё крепче зажмуривался, делая вид, что не слышит, - и в конце концов она перестала задавать ему эти вопросы. Потому что вряд ли хотела услышать правдивый ответ. Потому что совсем не хотела услышать ложь. И получалось, что молчание Ильи устраивает обоих. Не потому ли и стал он единственным исключением из её унылой жизненной стратегии? Ведь, как известно, все мужчины лжецы, - Илья же Борисович почему-то не лгал... Но всё это, конечно, только домыслы - а разгадка, наверное, очень поста. Например: не только Неллечка внешне похожа на Алю, но и сам Илья Борисович внешне похож на негодяя Толика. Вульгарнейшее замещение по Фрейду и ничего больше... Все мужчины, как известно, циники.
- Ты меня проводишь, или отвезёшь? - спросила Неллечка и, склонившись над ним, коснулась губами его закрытых век. Она уже оделась и даже, наверное, причесалась, потому что волосы не упали ему на лицо, а брошка уколола подбородок.
- Провожу, - не открывая глаз, ответил Илья и пошарил рукой на переднем сиденьи. - нет, пожалуй, давай отвезу, - поправился он, обнаружив, что брюки опять завалились куда-то под баранку и опять, наверное, помялись.
- Завтра не приезжай, ладно? - попросила вдруг Неллечка.
Это на неё иногда находило. И это следовало пресекать.